Когда стало ясно, что полковник будет жить, мистер Макартур принялся требовать проведения военного суда, чтобы защитить свое доброе имя. Губернатор об этом даже слышать не хотел и изъявил готовность отпустить мистера Макартура из-под домашнего ареста, если тот пообещает не сеять смуту. Это был неверный ход: мистер Макартур отверг предложение губернатора. Как же, он должен отстоять свою честь! Честь, которой у него не было.
И тут я поняла замысел мужа. Раз он отклонил предложение губернатора, тот теперь обязан отправить его в Англию, где мистер Макартур предстанет перед судом.
И вот в один прекрасный ноябрьский день мистер Макартур покинул Парраматту и на пакетботе отправился в Сидней. На следующий день он должен был взойти на корабль Его Величества «Хантер», который отчалит из Сиднейской бухты, поплывет через заливы и мимо мысов гавани, пройдет между скалами, где проходило и судно «Скарборо», доставившее нас в Австралию двенадцать лет назад, выйдет в открытый океан и возьмет курс на Англию.
Я наблюдала, как пакетбот, дождавшись прилива, отбыл вниз по реке, прошел по большой дуге под сенью раскидистых мангров и исчез. Только что судно маячило вдалеке и вдруг растворилось, словно его поглотили мангровые деревья: скрылись из виду нос, корпус, корма, махнул на прощание флаг. Я не сводила глаз с реки, будто ждала, что пакетбот вот-вот появится, приблизится, вернется к пристани, будто отъезд мистера Макартура был лишь сладкой мечтой.
Я долго стояла и смотрела на реку, забыв про время, которое отныне принадлежало мне. Вода деловито облизывала камни волнолома, на поверхности реки плясали танцующие огоньки, с пронзительным криком пролетела чайка. А я все стояла и стояла, вдыхая сладостный воздух одиночества.
* * *
После описанных событий прошло сорок лет. Я сижу в залитой солнцем маленькой комнате своего дома в Парраматте, которая долгие годы служила мне рабочим кабинетом. Мистер Макартур дал нашей ферме название «Элизабет-Фарм», но в письмах я всегда пишу «Парраматта» и каждый раз думаю о людях, на языке которых наречен этот уголок Нового Южного Уэльса. Для них Парраматта всегда была и останется «местом, где водятся угри».
Сегодня, по прошествии стольких лет, я точно знаю, какая участь постигла гадигалов, вангалов, камерайгалов, бурраматтагалов и все другие местные народы. Их прогнали с родных земель, нарушили их традиционный образ жизни. Над ними чинили жестокие расправы. Их убивали. Но самое страшное – их лишили собственной истории, переписав ее на мнимую.
Наиболее близко к истине – и к моему дому, ведь сейчас я сижу и смотрю в сторону реки, где, предположительно, имело место «эпохальное» событие – это то, что случилось час спустя после рассвета тем летним утром, когда Пемулвуй бросил в английского солдата копье.
Впоследствии ему удалось сбежать из госпиталя, прямо с кандалами на ноге. Еще несколько лет он возглавлял опустошительные набеги на фермы, пока за его поимку, живым или мертвым, не была назначена награда. Пемулвуя застрелил какой-то колонист. В доказательство того, что вождь убит, он отрезал ему голову, которую отправили в Англию и передали ученым.
Гибель одного человека не положила конец набегам: в отдаленных районах они продолжаются и по сей день. А как может быть иначе? Это мы говорим «нападения и разграбления». А для аборигенов это «защита родных мест».
Но после того утра колонисты обрели уверенность. То столкновение они величали «битвой при Парраматте», будто стычка, длившаяся несколько минут, была сравнима с такими событиями, как Фермопильское сражение или битва при Азенкуре, и могла считаться одной из побед, одержанных при одобрении Всевышнего.
Битва при Парраматте подтверждает историю, сочиненную колонистами для самих себя, о том, что люди, которых они согнали с их земель, неразумны и лишены здравого смысла. Ха, эти дикари решили, что сумеют захватить один из укрепленных гарнизонов Его Величества! Эта история, как и все подобные выдумки, призвана убедить колонистов, что, сгоняя с земли коренных жителей Австралии, они просто поддерживают естественный порядок вещей: сильные и умные вытесняют слабых и глупых. Как это ни печально, но они убеждают друг друга, что это так же неизбежно, как то, что после дня наступает ночь.
Мистер Макартур о том столкновении составил отчет для губернатора, а тот, должно быть, передал его капитану Коллинзу, в ту пору находившемуся в Англии. Коллинз использовал отчет в своем очерке о колонии, и, насколько мне известно, до сих пор ни у кого эти сведения не вызывали недоверия.
Возможно, именно занятия астрономией научили меня сомневаться в том, что, на первый взгляд, не подлежит сомнению. К тому же, я точно знаю, что люди Пемулвуя – не слабые и не глупые. А очерк капитана Коллинза представляется правдивым только тем, кто считает иначе.
Не могу точно сказать, что на самом деле произошло в то далекое утро. Но я абсолютно убеждена, что все было не так, как мистер Макартур рассказал мне, а капитан Коллинз – всему миру. Зная своего мужа, я уверена, что он подстроил какую-то хитрость: устроил ловушку или засаду или нарушил ранее данное обещание. В любом случае правду об этом событии скрыли, а вместо этого вставили выдуманную историю.
Я – пришлый человек на этой земле, ее душа для меня потемки. Годы жизни одной женщины – ничто по сравнению с бесчисленными поколениями людей, обитавших здесь до меня. Но, хотя я и переселенка, эта земля стала для меня родной. Любое другое место было бы для меня ссылкой.
Конечно, я понимаю, что «мой укромный уголок» – та комната со стенами из листвы возле реки – на самом деле не мой. Как и большинство других колонистов, прежде я не никогда не давала определения тому, что делаю. Теперь я готова быть честнее. Как и миссис Браун, я должна признать, что я воровка. Причем даже в большей степени, чем миссис Браун. Она украла только однажды. А я краду последние сорок лет.
Да, я слежу за тем, чтобы к людям, живущим на наших угодьях, относились хорошо. Я снабжаю их различными товарами, которые они вроде бы ценят, хотя до недавнего времени прекрасно обходились и без них; эти предметы потребовались им лишь в связи с нашим появлением. Мы приветствуем друг друга по именам, немного общаемся – на английском языке, поскольку они лучше говорят на английском, нежели я на бурраматтагальском, – болтаем о том о сем, как обычные соседи.
Но под взаимной доброжелательностью кроется известный и им, и мне нелицеприятный факт: я не готова вернуть аборигенам то, что всегда им принадлежало. Не готова забрать детей, сесть на корабль и возвратиться на землю наших предков.
Я не вижу способа исправить причиненное этим людям зло, как не видела тогда, много лет назад, когда подняла с земли палку женщины из племени бурраматтагалов и услышала то, что ее посредством мне хотели сообщить. Разница в том, что сегодня я не отворачиваюсь от этих проблем. Я готова открыто смотреть на то, что мы натворили.
Легче на душе от этого не становится. Но это первый шаг, первая суровая правда, без которой не может быть надежды на искупление вины.
