А потом Джеймс умер. Абсолютно здоровый малыш скоропостижно скончался от внезапно поднявшегося жара. Он лежал бледный и вялый, глазки его тускнели, и никакие снадобья не помогали. Через два дня его не стало. Миссис Браун пришла ко мне в душную затемненную комнату, где его тельце покоилось среди компрессов и настоек, с помощью которых мы пытались его спасти. Она обняла меня и тихо сидела рядом, а я тонула в ее безмолвных объятиях, остро ощущая возникшую невыносимую пустоту. Она ничего не говорила, но не отходила от меня, помогая осознать жуткую реальность.
Мы похоронили малыша на холме Прекрасный Вид. Опустили гробик в маленькую могилку, сверху поставили небольшой надгробный камень, на котором высечено его имя. Теперь этот холм стал еще дороже моему сердцу, ибо здесь в этой земле погребена частичка меня самой.
Горе мое была велико, но от него необходимо было отрешиться и подготовиться к рождению нового сына, Джона. Я любила Джона, но мою любовь к нему всегда омрачала скорбь. Он выжил, подрос, стал мужчиной, но и его постигла безвременная кончина. Должно быть, на подсознательном уровне он всегда чувствовал, что мать не вполне была готова к его появлению на свет, потому как оплакивала смерть его братика.
Едва Джону исполнился годик, я родила вторую дочку, так что Джон и Мэри были почти как близнецы. Когда Мэри пошел третий год, я разрешилась третьим сыном (по настоянию мистера Макартура его тоже назвали Джеймсом). Два года спустя родился Уильям, потом – наш последний ребенок, Эммелин.
Зря я так поступила
Как и все джентльмены в колонии, мистер Макартур полагал, что дети должны учиться в хорошей английской школе. Я не возражала против этой идеи, но, разумеется, в колонии не было ни одного учебного заведения, достойного называться школой. Я уже, бывало, тайком лила слезы, думая о том, что ожидает моих детей, когда они вырастут. Начиная с того возраста, когда они могли произнести слово «Англия», мистер Макартур втолковывал им, что Англия – источник всего хорошего, и они говорили о ней с восторгом.
Вскоре после того, как Эдварду исполнилось семь лет, мистер Макартур нашел некоего мистера Скиннера, который взялся доставить нашего сына в Англию и устроить его там в школу. Мистер Макартур объявил мне об этом, зачитав с записки мистера Скиннера дату отплытия так, словно речь шла о пустяке. Но пока он говорил, я видела, как его пальцы загибают уголок листочка бумаги, загибают и разглаживают, загибают и разглаживают.
Я всегда знала, что это время наступит, но всегда надеялась, что не так скоро. Как-нибудь позже. И вот этот жестокий час настал.
– Он еще слишком мал, – промолвила я. – Может, немного подождем?
Мистер Макартур хлопнул письмом по ноге, словно отшлепал себя самого.
– Глупости, – произнесли его губы, хотя рука выдавала волнение. – Ждать незачем. Ничего это не даст. Совсем ничего.
И тут, к моему удивлению, он подошел и обнял меня за плечи.
– Дорогая, – заговорил мой муж, в этот раз с нежностью в голосе. – Дорогая моя, я понимаю, для вас это тяжкое испытание. Как и для любой матери.
– А для отца – нет?
Мистер Макартур убрал руку с моего плеча, сложил записку, сунул ее в карман.
– Ему там понравится, – ответил он.
Повисла тишина. Мы оба понимали, до чего неубедительно звучат его слова.
– Это необходимо, – сказал он, и сейчас у нас с ним была одна печаль на двоих.
Мистер Макартур велел мне не прощаться с Эдвардом. Иначе, по его мнению, расставание выйдет слишком тяжелым.
– Но его нужно подготовить, – возразила я. – Нужно ему все объяснить.
– Вздор, – ответил мистер Макартур. – Пусть взойдет на корабль в веселом настроении. Если будет знать, что ему придется расстаться с родными, он раскапризничается.
– Но тогда он начнет капризничать после отплытия, когда поймет, что произошло!
– Ничего, переживет. Быстро пообвыкнется, – ответил мой муж. – У детей память короткая.
Вместе с мистером Макартуром и мистером Скиннером я проводила Эдварда в каюту. Мистер Скиннер стал демонстрировать ему всякие хитроумные приспособления для размещения и закрепления вещей. Пока Эдвард рассматривал, как работает задвижка стенного шкафа, мистер Макартур глазами показал мне на дверь. Я замешкалась. Он жестом повторил свой приказ.
Я наклонилась, чтобы поцеловать сына. Обнять его на прощание. Но в этот момент задвижка интересовала его больше, чем мама: задвижка – это что-то новое, а мама – знакомая и незыблемая, как воздух. Мистер Макартур спешил выпроводить меня, подталкивал к двери. Прежде чем выйти, я вытащила из лифа платья носовой платок и сунула его в вещи Эдварда.
Я покинула судно, но знала, как все будет. Через некоторое время мальчику надоест рассматривать новые устройства, он оглянется вокруг, ища маму, и, не увидев ее, спросит, где она, а ему скажут, что мама ушла. И что он не увидит ее несколько лет. Пока время для него еще ничего не значит, но он поймет главное: мама бросила его. Он посмотрит снизу вверх на мистера Скиннера и усвоит: отныне, кроме как на этого человека, ему не на кого будет положиться.
Он заплачет – в первую очередь оттого, что его предали. Предали, позволив с радостью, ни о чем не думая, взбежать на борт корабля.
Зря я послушала мужа. До того, как подняться на корабль, мне следовало все объяснить сыну, вытерпеть его возмущение, быть с ним рядом, пока он не успокоится. Даже в самый последний момент я могла бы сказать: «Эдвард, отвлекись от этой задвижки. Я ухожу».
А я струсила. Была взволнована, не уверена в себе. Знала только, когда сходила с корабля, спотыкаясь и оступаясь, что допустила чудовищное зло.
Я проявила слабость и – видит Бог – очень сожалею об этом.
Дом родной
Мистер Макартур из всех сил старался подорвать позиции Старой Волынки, и на данный момент вроде бы получалось, что он побеждает в этом противостоянии. Мой муж продолжал кричать об оскорблениях и бесчинствах, но чувствовал: я видела, что общая атмосфера в колонии меняется. Он чутко улавливал настроения людей, и, судя по его рассказам, кое-кто из сослуживцев, похоже, стал его избегать. Некоторые старались незаметно ускользнуть под защиту губернатора. Даже я, жена офицера, живущая на отдаленной ферме в Парраматте, чувствовала: каждый стремится прикрыть собственный зад, который вдруг оказался голым.
Однажды вечером я сидела одна в гостиной. Тут появился муж.
– Моя дорогая, любимейшая супруга, – начал он.
У меня напряглись все нервы.
– Вы всегда были королевой среди жен, – продолжал мистер Макартур. – И ваше терпение наконец-то вознаграждено. Я решил, что мы продадим все наше здешнее имущество и вернемся на землю наших предков.
Мое состояние было сравнимо с состоянием женщины, которая находилась на краю высокой скалы в Буде
[24], шла там спокойно по траве и вдруг поскользнулась. Еще мгновение, и сила тяжести увлечет ее вниз, но пока она уверена, что еще успеет сделать шаг назад. Она не испытывает ужаса, а лишь представляет, как падает в какую-то сеть или ее подхватывает ангел. Срываясь в пропасть, она так и будет улыбаться.
