– Пемулвуй был в ярости, – стал рассказывать он. – Пригрозил, что пронзит копьем первого, кто посмеет к нему подступиться. И бросил-таки копье в одного из солдат.
Слова «в ярости» и «бросил копье» мистер Макартур произнес бесцветным тоном, лишая эти сочные образы яркости, делая их такими же обыденными, как «кратковременный дождь» или «погожий денек».
Бросил-таки копье в одного из солдат. Если б Пемулвуй хотел ранить или убить этого солдата, тот был бы ранен или убит, но мистер Макартур об этом ничего не сказал. Меня не покидало ощущение, что я пытаюсь разглядеть картину сквозь пелену густого тумана. Пемулвуй бросил копье в солдата. Это представить было нетрудно, равно как и его ярость. Но что заставило Пемулвуя бросить копье, и чем его ярость была вызвана?
– Сэр, позвольте поинтересоваться, – обратилась я к мужу, – почему Пемулвуй был в ярости? Ее спровоцировали какие-то действия или слова? Некий раскрывшийся обман или нарушенное обещание?
Таким же бесцветным тоном, как у мистера Макартура, я пыталась усыпить его бдительность в надежде, что он расскажет больше.
– Господи, женщина! – вскричал он. – Откуда мне знать, что на уме у дикаря? Вы допрашиваете меня прямо как прокурор!
Он плеснул себе еще вина из графина, точно до краев, отпил глоток.
– В самом деле, дорогая. – Мой муж выдавил из себя смех. – Вы же не даете мне слова вставить. Как же вам отвечать?
– Мистер Макартур, согласитесь, все это очень странно.
– Дорогая моя, – елейным голосом заговорил он. – Вы живете здесь без тревог и забот, как и должно быть. Но тем из нас, кто ежедневно по долгу службы вынужден иметь дело с аборигенами, известно, что это неразумные существа.
Я молчала, хотя теперь уже была почти уверена в том, что муж разыгрывает спектакль. Не торопясь, он глотнул еще вина и аккуратно поставил бокал на стол.
– Пемулвуй своими действиями инициировал конфликт, и мы были обязаны продемонстрировать аборигенам превосходство нашего стрелкового оружия.
Наконец-то картина прояснилась. Солдаты выстроились в боевой порядок и, держа на изготовке заряженные ружья, ждали команды «Огонь!». Когда Пемулвуй метнул копье, команда была отдана. Человеком, которому они подчинялись.
Мой муж был военным. А профессия военного, по крайней мере, теоретически, сопряжена с необходимостью убивать. Но пока мы не перебрались в Парраматту, для него воинская служба ограничивалась такими понятиями, как военная форма, субординация и карьерный рост. До сей минуты, пока я не услышала из его уст «превосходство нашего стрелкового оружия», я никогда не задумывалась о кровавой стороне его профессии.
Возможно, сам он не нацеливал ружье. Сам лично не давил пальцем на послушный металлический язычок, выпуская свинцовый шарик, который пробивал плоть и дробил кости человека. Но именно его голос отдал команду: «Огонь!». Решение принимал он. Оно могло быть и другим.
Я представила, как мой муж, человек, который каждую ночь сливается со мной в интимной близости, отдает этот страшный приказ, и у меня сдавило горло.
– Сколько убитых?
Как непривычно прозвучало это слово!
– Убитых? Сколько убитых? Пять или шесть. И несколько раненых.
– А Пемулвуй? – спросила я. – Тоже убит?
Муж приподнял бокал и затем осушил его.
– Пемулвуй жив, взят в плен, – ответил он. – В него всадили семь дробин. Он сейчас в госпитале, под охраной.
Мистер Макартур вытер рот, бросил салфетку рядом с тарелкой и, откинувшись в кресле, сложил руки на груди.
– Черный генералиссимус у нас в руках, поэтому я убежден, дорогая, что дикари больше не будут доставлять нам неприятности.
Ледяной холод
На следующее утро я пошла на место вчерашних событий. Можно только догадываться, что здесь произошло на самом деле. Вход в госпиталь охраняли солдаты, – только это и было необычно. На траве, на камнях, на земле – никаких следов того, что случилось накануне.
Неоспорим был один-единственный факт: кто-то стрелял. Я сама слышала.
Пемулвуй захвачен в плен; это не точно, но вероятно. В него всадили семь дробин. Если это так, значит, это еще одна странность во всей этой странной истории. Получается, что мушкеты, из которых, по словам мистера Макартура, убили аборигенов, были заряжены пулями, а в Пемулвуя стреляли дробью. В моем понимании, этому могло быть лишь одно объяснение: значит, так и планировалось – не убивать Пемулвуя, а захватить его в плен.
Все офицеры Его Величества изучали историю и знали: если убить вождя на поле боя, есть риск, что в глазах подчиненных он станет мучеником, а это опасно. Но взять его в плен – значит, уничтожить. Его можно показывать публике и унижать, можно казнить или отправить в изгнание. Или даже заставить его обратиться к своему народу с призывом сложить оружие. Разные возможны варианты действий, но если вождь захвачен в плен, победа гарантирована.
Сердце мое окутал ледяной холод. Казалось, все как обычно, ничего особенного, но за этой обыденностью скрывался ужас происшедшего. В лучах утреннего солнца сверкала и переливалась река, на противоположный берег со щебетом перелетала стайка красных попугаев, передо мной прыгала сорока; она еще не научилась бояться и проявлять осторожность. Все было как всегда. Тела убитых, если они были, унесли, а следы крови засыпали землей. Ничто не напоминало о событиях минувшего дня. Только слова той истории, словно вырезанные из бумаги и приклеенные прямо на воздух.
Мне некуда было податься, кроме как вернуться в дом, принадлежавший моему мужу. Там сейчас проснутся дети, тоже принадлежавшие ему; а мужчины и женщины, для которых он был хозяином, будут заботиться о его нуждах. Я могла бы по возвращении в дом попытаться выведать у мистера Макартура новые подробности. Но зачем? Он уже сочинил свою версию, у него нет причин пересказывать ее на новый лад.
Я стояла там так долго, что привлекла внимание солдат, несших службу возле казарм. Я заметила, как они переговариваются, поглядывая в мою сторону. Не дожидаясь, пока они подойдут и спросят: «В чем дело, миссис Макартур?», я повернулась и пошла к дому и к тому человеку, который будет оставаться моим мужем, пока смерть не разлучит нас.
Будут проходить дни, недели, месяцы. Вся оставшаяся жизнь. Но каждый божий день будет омрачать тень этого: убийства людей и версии, которая никого не убедила.
Плодовитость
«Место, где живут угри» на редкость благотворно влияло на плодовитость, причем не только овец. Элизабет еще не исполнилось и двух лет, когда родился Джеймс. Это был крепкий цветущий малыш, спокойный и ласковый. Мне было радостно, что он полон жизненных сил, в отличие от Эдварда, который был очень слабеньким в ранний период жизни, да и от Элизабет, и сейчас еще не отличавшейся крепким здоровьем. Он был первым ребенком, которого я могла любить, не опасаясь за его жизнь, и моя любовь к нему ничем не омрачалась. Примерно в то время, когда ему исполнился годик, я снова забеременела. Когда поняла это, у меня ёкнуло сердце.
