– Лена, прекрати!
– Не могу… И побледнеет луна, и устыдится солнце…
На солнце медленно наползает черный круг, по земле проносится порыв холодного ветра…
– И горы сдвинутся, и холмы падут…
– Леночка, умоляю!
– Это не я… оно само… И войдут люди в расселины скал и в пропасти земли от страха Господа и от славы величия Его, когда Он восстанет сокрушать землю… Ох, Господи, что же это я!
– Живые, – орет Изя тем временем, потрясая воздетыми к небу кулаками, – отделитесь от мертвых!
– Оставь, сволочь, – орет опомнившаяся Ленка, осторожно, боком надвигаясь на Изю, – отпусти Гершензона!
– Сейчас! Оставил! Чтобы вы в камешки играли, две задницы бестолковые? Зяма, бандит, и то лучше вас! Он хорошего хотел…
– Да у Зямы просто крыша поехала! Иерусалимский синдром! Мания величия!
– Изенька, не надо. Это не нашего ума дело!
– …И застроят пустыни вековые, восстановят древние развалины и возобновят города разоренные, оставшиеся в запустении от древних родов…
Огромное дерево с треском рушится, цепляясь за провода. Во все стороны летят искры. Вывороченные корни угрожающе протягиваются в сторону Ленки и начинают медленно шевелиться.
– Ой, мамочка…
– …Проходите, проходите в ворота, приготовляйте путь народу, ровняйте, ровняйте дорогу, убирайте камни, поднимайте знамя для народов!…
Неожиданно воздух расступается, и на парапете возникает чья-то фигура. Какое-то время она балансирует, пытаясь удержаться на пляшущих камнях, потом с ее протянутых ладоней вырываются снопы искр и летят в сторону Изи. Изя отпрыгивает, демонстрируя хорошую реакцию.
– Смотри! – Ленка хватает Августу за рукав. – Это же тот, из Совета Девяти…
Новоприбывший вновь поднимает руки, но парапет, выгнувшись горбом, сбрасывает его на землю. Он откатывается, вновь вскакивает на ноги.
– Бабы, – орет председатель, – пригнитесь!
Еще один сноп искр, на этот раз изумрудно-зеленых, летит на Изю. Мальчик застывает с поднятыми руками, потом падает на бок, замирает и лежит неподвижно. Земля, охнув в последний раз, успокаивается, ветер стихает, пурпурная мгла над морем расеивается.
– Вы его убили, – всхлипывает Ленка, бросаясь к Изе.
– Черта с два, – устало говорит председатель. – Вырубил немножко. Сейчас очнется…
Он нагибается над распростертой на земле фигуркой и носком добротного кожаного ботинка отшвыривает в сторону камень, выпавший из раскрывшейся ладони.
– Забирайте ваше добро.
Ленка хватает камень. Он раскален и жжет ладонь, но она боится выпустить его из рук.
Изя постепенно приходит в себя: он медленно поднимается с земли и тоненько всхлипывает.
– Ну, – вздыхает председатель, – что ты тут сотворил, сучок сикоморин?
– Я хотел как лучше, – плачет Изя, тряся острыми плечами.
– Все от таких, как ты, – устало говорит Августа, – от таких вот маменькиных сыночков с комплексами. Иллюзии у них. Кормят вас в детстве манной кашей, а потом у вас появляются идеи. Вы же хуже бандитов – у вас размах…
– Аваддон его подери, – говорит председатель, отряхивая испачканные землей колени, – чуть руку не вывихнул.
Изя плачет.
– Воинство небесное напустил, проклятущий. Кем ты себя вообразил? Тоже мне, архангел Метатрон… Ладно, забирайте камень и валите отсюда, пока вас не арестовали за нарушение общественного спокойствия.
– А рабби Барух? Голем?
– Барух вас больше не потревожит. Я с ним разобрался.
– Как? Как Али-Баба с Зямой?
– Ну, не совсем… но в общем, да, что-то в этом роде.
– Все равно, – решительно говорит Августа, – все равно. Не буду я у себя эти чертовы камни держать. Вы чего хотите? Чтоб у меня дом загорелся?
– Ничего с вами не будет, – председатель окидывает Ленку с Августой презрительным взглядом, – калибр не тот.
– А…
Но председатель уже исчезает во вспышке белого пламени.
– Доволен? – мрачно спрашивает Ленка.
Изя вытирает рукавом нос и сопит.
Они медленно идут обратно в город. На месте фабрики – груда кирпичей и покореженной арматуры, на земле – пятна липкой зеленой слизи… Где-то вдалеке отчаянно воет сирена.
– Калибр не тот! – фыркает Августа. – А у этого паршивца, значит, тот калибр…
– Тебе мало? Мы и со своим-то делов натворили. Зяму замочили, музей взорвали. Теперь вот Привоз разнесли.
– И фабрику, – подсказывает Августа.
– Фабрика не в счет. Она и так под снос. Но дальше-то что… Город ведь жалко.
– Жалко. Хороший был город, – меланхолично соглашается Августа.
– Ну почему, – жалобно говорит Ленка, – почему все с таким шумом? Почему просто нельзя поднять с земли камень и…
Она нагибается, поднимает камень.
– Вот так поднять… Боже мой! Изька! Изька!
Изя с опаской приближается:
– Ну чего?
– Это буква или что?
– Это буква «алеф», – мрачно говорит Изя. – А где вы его взяли?
– Да вот тут лежал.
Изя вздыхает.
– Не иначе как ангелами служения, – комментирует он, – доставлен этот камень сюда.
– Говори по-человечески. Хватит с меня этой мутотени. Такси! Такси!
Они вновь выскакивают на проезжую часть, приплясывая перед проезжающими машинами.
– О… – говорит давешний шофер, притормаживая и высовываясь из окна, – это опять вы? Куда едем?
– Сначала в Аркадию, – говорит Августа, плюхаясь на сиденье, – потом на кладбище.
– Что-то вы туда зачастили, – замечает шофер.
– В последний раз, – решительно говорит Ленка. – Завязываем.
– Ну, – шофер нажимает на педаль, и машина мягко трогается с места, – и как вам это землетрясение?
* * *
– Скорее, – пыхтит Августа, – клади. Будем упокаивать.
– Я-то положу. Но в каком порядке?
– А что, есть разница?
– Понятия не имею.
– В порядке нахождения, – деловито говорит мальчик Изя. – Чего тут думать. Он же сам подсказал.
– А ты молчи, чудовище.
– Погоди, – говорит Ленка, – а ведь он прав…
– Ну, валяй в порядке нахождения.
Последний теплый осенний день плывет над кладбищем, и небо отливает синевой и пурпуром голубиной грудки, и желтые листья блестят на ограде, точно жестяные украшения, и дрожит раскаленный воздух над могильной плитой.
