Дома, наверное, дождь. И до самого Нового года не будет снега, а будут пустые приморские склоны, и рыжая глина, отваливающаяся пластами, и туман, и гудки ревуна, и мокрая, страшная в своей ядовитой зелени трава на газонах.
Я сел к столу и разбудил ноут.
Валька писал, что я его хрен знает как подвел, потому что не в сезон никому больше дачу не сдать, а Зинаида Марковна как раз вызвала дератизаторов и протравила крыс и мышей, которых развелось немерено, и теперь по всей даче наверняка валяются гниющие тушки. Я написал ему, что ключи, как всегда, в ящике под яблоней и что пускай Марковна сама и подбирает тушки. А поскольку я проплатил до конца весны, то теперь могу ездить куда хочу, хоть в Австралию, так что пускай не морочит мне голову. А потом ближе к сезону пускай ищет новых жильцов: желающие снять такую замечательную дачу всегда найдутся.
Потом я написал Левицкой, что по указанному адресу Сметанкин не проживает, но думаю, ей это было уже не важно, мейлы от нее приходили путаные, с ошибками и странными отступлениями. Наверное, ее перевели на морфий, потому что один раз она написала, что Сережа приходил и они очень хорошо поговорили, а то, что он просвечивал, это ничего, – он так скрывается от мафии.
Я уже решил усыпить ноут и спуститься вниз пообедать, но на всякий случай еще раз проверил почту, и в ящик свалилось письмо от Васи Тимофеева.
«Брат, – писал Вася Тимофеев, – я, как ты просил, перетер тут кое с кем. Ты был прав, был такой Сметанкин, пацаны говорят, он крутил дела с одним мужиком, они вроде земляки были, в Красноярске вместе ходили в школу, только этот домашний был, а не детдомовец, но они сильно дружили и даже письмо писали министру нашей обороны, чтобы их в армии вместе определили. А потом осели в Чите и начали торговать с китайцами, туда возили армейское барахло, камуфляжку, шинели и всякое такое, а обратно игровые приставки и всякое такое. И хорошо поднялись. Сметанкин в Красноярске себе квартиру купил. Я ж тебе говорю, это был золотой век, человек мог развернуться. Потом все пошло не так.
А в девяносто восьмом на них наехали…»
Я представил себе, как солидный круглоголовый Вася, сгорбившись над столом и нахмурившись, бьет одним толстым пальцам по клавишам.
«То ли они взяли ссуду и вернуть не смогли, то ли чего… Стоп. Давай-ка я сменю дискурс, а то это все равно что бег в мешках. Так вот, в девяносто восьмом их фирма задолжала крупную сумму каким-то хмырям, и эти хмыри начали из них выбивать деньги, причем весьма жестко. И Остапенко Борис Миронович, уроженец города Красноярска, в чем был, сел в самолет и вышел из него только в Турции. При этом он выгреб из сейфа всю наличку, которую наторговали продавцы на точках (у них уже были точки к тому времени). А Сметанкин остался. Он очень гордился своей квартирой. Что у него все как у людей. Он сам ее отделал от и до, заказывал какую-то невероятную мебель и даже ездил в Москву на дизайнерские выставки. У него никогда не было своего дома, понимаешь?
На этой квартире его и нашли. Когда соседка заметила, что он уже неделю не выходит, а свет горит. Даже днем. Нашли с ожогами от утюга, все как полагается. Библейские времена, я ж говорю.
Лет через пять Остапенко вернулся в Красноярск. К тому времени всех прежних авторитетов перестреляли, а новым до него не было дела. И тут начинается самое интересное. Какое-то время он живет себе и даже работает в строительной фирме, но еще через пару лет подает в ЗАГС заявление о смене фамилии. А заодно имени-отчества. Чем он мотивировал свое желание, не знаю, но, видимо, подкрепил свои мотивировки очень убедительно, потому что теперь мы имеем не Остапенко Бориса Мироновича, проживающего в городе Красноярске, а Сметанкина Сергея Сергеевича, проживающего там же. Он покупает себе квартиру на Мангазейской и перебирается туда, а старую оставляет жене и дочери. Остальное ты знаешь.
Адрес прежней семьи Остапенко прилагаю».
Я подтвердил получение письма, потом подумал и позвонил в Томск.
– Ну? – сказал родственник.
– Вася, – спросил я, – что ты на самом деле кончал?
– С бабой кончают, – сказал Вася, – я закончил Томский государственный университет. Филологический факультет. А что?
– Да нет. Ничего. А диплом ты по кому писал?
– По Шаламову, – сказал Вася. – Ты мне голову не морочь. Завязывай с делами и приезжай хотя бы на недельку. Анька шанежки испечет.
– Приеду, – сказал я, – Обязательно приеду. Спасибо, брат.
Я положил ноут спать и вызвал такси по гостиничному телефону.
* * *
Этот подъезд был с кодом, но я проскочил за каким-то человеком с собакой. Благослови бог людей с собаками. Лифт двигался в железной клетке, и огромный противовес ходил туда-сюда.
На седьмом этаже я вышел, позвонил и стал ждать, уставившись в обитую дерматином солидную дверь. Глазок колол искоркой света, значит дома кто-то есть. Сейчас не девяносто восьмой, когда молчаливый мертвец лежал под модными светильниками, в любовно обставленной квартире, со связанными обрывком провода черными вздувшимися руками, и ждал, пока серьезные люди в униформе взломают двери.
Шаги за дверью были почти неслышными. Так ходят на цыпочках.
– Кто там? – спросил тонкий голос.
Я сказал:
– Это свои. Открой, пожалуйста.
– Не могу, – серьезно сказали за дверью. – Мне мама сказала, нельзя открывать незнакомым. А вдруг ты бандит?
– Я не бандит. Но ты права, не надо. Ты что, одна дома?
– Да. Мама ушла к тете Кате. А я смотрю мультики.
– А папа?
– Папа плавает в море, – объяснили мне из-за двери.
– Тебе сколько лет?
– Скоро восемь. Это много. Но открывать все равно нельзя. Извините, пожалуйста.
– Тебя как зовут?
– Сегодня меня зовут Рапуцнель. – сказали из-за двери. – Ой, Рапунцель. Я опять спуталась.
– Слушай, принцесса, у тебя сестра есть? Старшая.
– Нет. Но мама сказала, скоро будет маленький братик. У тебя есть братик?
– Да, – сказал я.
– А ты знаешь, как они заводятся? Я знаю.
– Они заводятся по-разному, принцесса, – сказал я. – Ладно, я пошел. Знаешь, Рапунцель не очень красивое имя.
– Завтра я буду принцесса Лея, вождь космических повстанцев, – объяснили из-за двери.
– Это гораздо лучше, – сказал я.
Я шел сгорбившись и засунув руки в карманы, потому что так теплее. Страшный черный Енисей лежал по левую руку, над ним стоял плотный, как войлок, слой пара, и редкие огни другого берега едва просвечивали сквозь этот пар. Наверное, так бы мог выглядеть Стикс. Я прошел мимо высоких елей со снежными погонами на плечах, мимо пустого парка…
Рогнеда, сказал я темному небу и темной реке, нашего мира нет. Может, его никогда не было. Слишком много совпадений, слишком много неслучайностей… слишком много игры. Рогнеда, не может быть одного для всех мира, где тебе подсовывают несовпадающие версии происходящего. Где все связаны со всеми. То, что мы видим, – всего лишь собственные наши тени, растущие, укорачивающиеся… сливающиеся, делящиеся…
