— Ему было около тридцати на момент исчезновения Бритт-Мари.
— Он работал здесь, в Эстертуне?
— Нет, он работал в Государственной Комиссии.
Снова наступила тишина. Малин слышала в трубке тяжёлое дыхание.
— Нет, сожалею, но я никогда не слышал этого имени. Хотя, конечно, Бритт-Мари сталкивалась со многими полицейскими, имен которых не упоминала в разговоре со мной. Но слово Госкомиссия я запомнил.
— Почему же?
— Потому что её шеф, этот…
— Фагерберг, — подсказала Малин.
— Точно. Он не хотел их вмешивать в расследование. Хотел раскрыть дело сам.
Прорыв случился ясным осенним днём две недели спустя.
Малин висела в телефонной очереди, пытаясь дозвониться в районную поликлинику, чтобы проконсультироваться насчёт недавнего отита у Отто — четвёртого по счёту — когда Манфред распахнул дверь и просунул в кабинет своё раскрасневшееся лицо.
— Он у нас в руках! — с дрожью в голосе заявил Манфред, щёки которого пылали от возбуждения.
Малин бросила трубку, вскочила и поспешила вслед за Манфредом по коридору. Ей приходилось напрягаться, чтобы идти вровень с таким крупным мужчиной.
— Рассказывай!
— Генотипирование. Мы нашли совпадающий профиль. Некий Ларс Санделл, родился в 1957.
— Никогда не слышала этого имени, — сказала Малин. — Он фигурировал в расследовании?
— Насколько мне известно — нет, но материалы с семидесятых ещё не оцифрованы, так что это предстоит перепроверить.
Они добрались до кабинета Лодде, который сидел, скрючившись, перед компьютером. Очки балансировали на кончике носа Лодде. На нём был вязаный зелёный свитер, а сандалии Лодде сменил на добротные коричневые ботинки.
— Что у тебя? — пропыхтел Манфред, падая на стул.
Малин присела рядом.
— Эмм, — протянул Лодде. — Ларс Санделл. Шестьдесят два года, согласно базе — безработный. Ранее работал на почте. Зарегистрирован у своей матери, Уллы Санделл, урождённой фон Бергхоф-Линдер, по адресу: 18, Берлинсвеген, Эстертуна.
— Фон Бергхоф-Линдер! — воскликнула Малин. Биргера фон Бергхоф-Линдера ведь подозревали в сороковых.
— Да. Тётка, очевидно, его младшая единокровная сестра.
— А её сынишка, этот Ларс? — спросил Манфред. — Что у нас на него есть?
Лодде откашлялся.
— Несколько лет назад осуждён за побои. Никаких сексуальных преступлений. Единственная проблемка — когда в восьмидесятых пошла вторая волна убийств, он проживал в Даларне. Если тут всё верно, стало быть.
— Сколько, ты говоришь, ему лет? — спросил Манфред.
— Шестьдесят два.
— В шестьдесят два года он прописан у своей мамаши? — поражённо переспросил Манфред.
— Ага. Кажись, он прожил у неё всю жизнь. Но в девяностых у него точно было собственное жильё в Эстертуне.
Манфред покачал головой.
— Шестьдесят два года, — повторил он. Значит тогда ему было…
— Когда в Эстертуне произошли первые убийства в 1974-м, ему было 17, — сообщила Малин, и Манфред в который раз бросил на неё раздражённый взгляд.
— Довольно юн для такого преступления, — проговорил он. — Даже слишком юн.
Малин хорошо помнила, что сказала им эта удивительная женщина — специалист из НКЦ, сумевшая поставить Будил на место, словно та была непослушной школьницей.
— Разве эта разновидность ДНК-профиля наследуется не по отцовской линии? — спросила она.
— В точку, — ответил Лодде. Только папашка сыграл в ящик аж в 1982-м. Это никак не мог быть он, потому что кровь под ногтями Линды Буман была обнаружена в 1986-м. А братьев или детей у нашего милого Ларса нету.
В кабинете установилась тишина, пока собравшиеся осознавали произошедшее.
Они наконец его нашли.
После нескольких десятилетий работы над делом у полиции впервые появился подозреваемый.
И не просто подозреваемый — а фактически человек, чья кровь была обнаружена на теле одной из жертв.
Людям выносят обвинительный приговор и по гораздо менее веским основаниям.
— Ни черта себе! — выпалила Малин, у которой перехватило дыхание.
— Технология анализа ДНК — это, блин, реальное чудо, — проворчал Лодде, почёсывая бороду. — Мы послали за ним наружку. С прокурором и Будил встречаемся через двадцать минут.
Он осёкся и повернулся лицом к Малин:
— Да, Малин… Ты не идешь. Тебя ждёт какое-то вердегрунд-заседание, что бы это ни значило.
— Нет, — отрезала она, когда они покинули кабинет Лодде. — Ни за что.
— Я проинформирую тебя по итогам, — сказал Манфред, и по его голосу чувствовалось, что он сыт по горло.
— Ты шутишь? Я должна сидеть и обсуждать вердегрунд, когда мы наконец нашли убийцу, на которого так долго охотились? Ты считаешь, это нормально?
— Совершенно неважно, как я считаю. Иди туда, поговорим позже. Мы всё равно сегодня его не возьмём.
Тяжесть, от которой сложно стало дышать, сдавила грудь Малин. Манфред остановился и посмотрел на неё. Положил свои большие ладони ей на плечи и заглянул в глаза.
— Делай, как я сказал. Этот бой тебе не выиграть.
В его голосе сквозила усталость, но на лице ещё читались следы того же восторга, который ощущала сама Малин.
Она смирилась. Альтернативы не было. Как бы Малин это ни претило, только решения принимала именно Будил. А эта тупая пизда с чёрным пажом на голове и в жемчужном колье решила, что Малин должна присутствовать на этом шутовском заседании.
— Окей, — против воли пробурчала Малин.
Манфред коротко кивнул и исчез в коридоре.
Заседание оказалось ровно таким же бессмысленным, как предполагала Малин. Молодой человек в тёмном костюме, который, скорее всего, и был консультантом, продемонстрировал презентацию в пауэр-пойнте и пояснил присутствующим, как они совместными усилиями станут шлифовать и оттачивать существующие коллективные ценности, а затем имплементируют их в рабочий процесс, чтобы достичь общего конструктивного видения.
Малин сидела молча, скрестив руки на груди и крепко сжав челюсти. Она представляла себе, как не спеша выливает латте консультанта прямо на его дорогой костюм, а потом выходит из конференц-зала, но послушно сидела на стуле, внимая набору бессмысленных вердегрунд — тезисов.
«Не для того я пошла в полицию — думала Малин. — Не для того нас финансируют налогоплательщики, чтобы мы здесь страдали такой ерундой».
— Но что на самом деле означает равноправие? — спросил человек в костюме, придав лицу задумчивое выражение.
