Подался вперед, стер улыбку с лица.
– Вы беседовали лично с товарищем Рихтером?
На какой-то миг она растерялась.
– Но… Было темно. Камрад Рихтер или камрад Лонжа, он курит, сигареты называются… «Ramses», вспомнила!
И прикусила язык. Про «зеленый листок» и меч Виттельсбахов говорить здесь нельзя.
– Курит, – чуть подумав, согласился чекист. – Как вы догадываетесь, запрос ему уже отправлен. Но я склонен вам поверить, Соль, по крайней мере, в данном вопросе. Итак… Про события в Берлине еще поговорим, а теперь…
Ударил взглядом.
– Второе и третье! Что вам велели передать?
Соль не испугалась. Поздно! Раньше надо было пугать.
* * *
– Второе… Харальд Пейпер, начальник штаба Германского сопротивления, сумел узнать, что Рейх ни в коем случае не станет оказывать военную помощь Польше. Таково решение фюрера. Все, что вы услышите: заявления, речи, дипломатические ноты – лишь слова. Как только Красная армия подойдет к Варшаве, Гитлер предложит вам поделить Польшу по линии Вислы.
– Соль… Соль, вы понимаете, что сейчас сказали?
– Не до конца, Вячеслав Григорьевич, не положено мне такое понимать. И третье… Нападения на территорию СССР осуществляли не поляки. Харальд Пейпер вначале думал, что Абвер, но потом ему доложили… Это ваши! Кто-то в советском руководстве очень хочет войны. Конкретно – в Генеральном штабе… Зря я в это все ввязалась, правда?
– Правда. К сожалению.
4
Тюрьма, в которой Белов очутился, оказалась той самой Плётцензее, которой его неоднократно пугали. Именно здесь работает трудолюбивая дойче-гильотина. Тюрьма переполнена, сюда перевели «контингент» из разоренного в Красную ночь Моабита. В Берлине продолжаются аресты, мест в тюрьмах не хватает, власти же всерьез опасаются нового бунта. Поэтому администрация нервничает и закручивает гайки. «Ходячим» из госпиталя запрещены прогулки, отменены традиционные «свиданки» по пятницам, сам же госпиталь спешат разгрузить. В буквальном смысле – выздоравливающих гонят в канцелярию, наскоро оформляют и тасуют по ждущим во дворе «Зеленым Миннам». Куда именно отправляют, не объявлялось, но ходил слушок, что в один из «кацетов». Не в Дахау, где криминального «контингента» и так с избытком, в какой-то иной. Хитрецы, получающие «малявы» с воли, только руками разводят. И там не знают.
В зеркало Александру так и не удалось посмотреться, зато он увидел свое отражение в оконном стекле. Вели коридором, из госпиталя на этаж ниже, где канцелярия. Конвоир хлопнул в ладоши, и замполитрука поспешил обернуться к стене. Пока мимо проводили кого-то важного и секретного, он поглядел в зарешеченное окно, ведущее во двор. В стекле и увидел себя. Не испугался, но все же огорчился – сплошной синяк, посреди которого торчит поцарапанный нос. Как только зубы не выбили?
Хлопок! Конвой повел дальше.
Как поступят с «землеройкой»-Вайсом не знал ни он сам, ни умудренные жизнью сидельцы из палаты. Майсель предположил, что особо возиться не станут. Суд – долго и хлопотно. Но в связи с чрезвычайным положением раба божьего могут оформить в административном порядке. Шпицмаус – сиделец заслуженный, не просто «ходку» имеет – в Дахау свое оттоптал, от звонка до звонка.
…Стены в тюрьме хоть и толстые, но прозрачные. Что написано в деле арестанта Вайса, соседи узнали уже через пару дней. Честно признались и выразили уважение. Не каждый такое потянет! Тому, что новичок молчал о «кацете», удивляться не стали. В своем праве Шпицмаус, лишние слова «кайзеровой даче» иногда обходятся очень дорого.
– Стой!
Шедший впереди конвоир быстро оглянулся. Убедившись, что сзади лишних нет, кивнул на одну из дверей.
– Сюда! Быстро!..
То, что привели не в канцелярию, Александр понял, переступая порог. Обещал себе не удивляться, но обещания не сдержал.
– Приветствую, камрад Белов! Ну, что? Укатали русского сивку наши немецкие горки?
«Фридрих. Только Фрицем не называй, не люблю».
* * *
– Это «стапо» тебя могло потерять, – наставительно молвил фашист, наливая в чашку кофе. – Без Мюллера они совсем нюх потеряли, работают точно как ваши из НКВД. Берут народ по спискам и выбивают признание. Пальцы в дверь, палкой по ребрам… Дилетанты! Искал я тебя два дня, правда, не сам, отдел подключил.
Выглядел Фридрих скверно. Левая рука на перевязи, сидит как-то боком, бледный, словно рыбье брюхо. Но живой и даже бодрый.
– Кстати, никакой ты не Нестор. Я его, Нестора, вычислил, пока в госпитале скучал. К шефу пришел, а тот только посмеялся. И без меня узнал! Но похвалил, теперь буду Нестора освещать, когда он снова к нам пожалует.
Белов пил кофе и слушал, понимая, что кончилась его конспирация. Пожалел мельком о Вайсе-«землеройке», но не очень огорчился. Не слишком и верилось, что забудут о русском комиссаре.
Фашист, отхлебнув кофе, поставил чашку на стол. Взглянул серьезно.
– Я тебя, камрад Белов, ловить не обязан, это раз. А обязан я тебе жизнью, это два. Я хоть и офицер Абвера, но не suka, если употребить великий, могучий и свободный. Поэтому выдавать тебя не стану.
Замполитрука почему-то не удивился. Есть в фашисте что-то… правильное. Вслух такое не произнесешь, но – есть.
– В Бухенвальд тебя, Белов, отправят. Твой Вайс – рецидивист, на плохом счету. Таких сейчас в «кацетах» и держат, перемалывают в труху. А в СССР тебя уже похоронили. Воскресать не советую, в НКВД сплошные атеисты, в чудеса не верят.
Александр промолчал, даже не кивнув, но на душе было черно. Родина-мать не помилует блудного сына.
Фашист присмотрелся, головой покачал.
– Кажется, ты осознал. В Бухенвальд ехать не советую. Ад – прямо как в ваших агитационных фильмах. Я тебе много чего могу про «кацеты» рассказать, на три судебных процесса хватит…
Подумал немного, дернул губы в улыбке.
– Это я тебя, камрад Белов, пугаю, как ты, конечно, догадался.
– А сейчас в шпионы предложишь пойти? – не выдержал замполитрука. – А я тебя, Фридрих, за человека принял!
– Не в шпионы. Шпиона из тебя, Белов, не получится. На преподавательскую работу в наш учебный центр при Абверштелле. Подберем подходящий курс, ты жил в СССР, обстановку знаешь. И Москву знаешь. Это не измена Родине, для Сталина ты мертв, гражданина СССР Белова больше нет на свете. Начинай жить заново! Через пару лет устроим тебя в университет, чтобы доучился. Кем ты в ИФЛИ занимался? Гансом Саксом? Помню, помню!.. «Прищемят нос ему у нас. На сем Ганс Сакс кончает сказ».
Александр тоже подумал о литературе, но не о подзабытых грубиянах-гробианистах, а в который уже раз о незадачливом Опанасе из поэмы Багрицкого-старшего. Перешагнул парень порог, уклонился от верной пули, обрадовался. Только за порогом…
