– Подробности пока неизвестны, – продолжил он через минуту, когда улегся короткий шторм, прокатившийся по комнате. – Но из сообщения нашего посольства и перехвата парижского радио можно понять, что осуществлен террористический акт с использованием взрывчатки. Есть сведения и о перестрелке, вспыхнувшей на улице до и сразу после взрыва. Однако ни того, кто совершил это злодейское преступление, ни подробностей, как оно осуществлено, нам пока неизвестно. По линии НКВД, которому была поручена охрана маршала, проинформировали, что они потеряли семь человек убитыми и ранеными. Погиб, судя по всему, и наш товарищ, сопровождавший Михаила Николаевича в качестве порученца.
«Ну, ни хрена себе!» – это была первая реакция Татьяны. Однако не успел еще комкор закончить свою короткую речь, как она аж похолодела, припомнив некоторые детали своего последнего разговора с Олегом.
«Последнего… Господи! Только не это!»
Но вот то, что это его рук дело, у нее сомнений почти не было. Убийство Тухачевского стало первым крупным событием, о котором она не знала. А не знала она этого потому, что твердо помнила: Тухачевского расстреляли в 1937 году. Его и кого-то еще… Там был процесс в тридцать седьмом…
«Нет, – вспомнила она. – Кто-то застрелился, а вот Тухачевского точно расстреляли».
Но если он погиб в тридцать шестом, то через год расстрелять маршала становилось никак не возможно. И более того. Теперь он наверняка войдет в пантеон жертв белогвардейского или еще какого-нибудь террора и станет героем в квадрате, как какой-нибудь Чапаев. Мертвые ведь сраму не имут… Зато про них можно рассказывать анекдоты.
«Интересно, а какие анекдоты будут рассказывать про маршала? Или не будут? Про Щорса же, вон, не рассказывают!»
Но в любом случае быть убитым врагами – или своими под видом врагов, как «красный Робин Гуд» Котовский – это совсем не то же, что умереть или погибнуть в аварии. Маршал нынче, считай, стал святым!
«Святой… А как же Олег? С ним-то что?!»
Но тут выяснилось, что за своими мыслями и, главное, за нахлынувшим беспокойством за Олега Татьяна пропустила переход к основной теме этого странного собрания. Ведь не затем же их всех нынче собрали, чтобы сообщить о гибели Тухачевского. Да и знали уже – пусть не все, но большинство людей, находящихся сейчас в кабинете Штейнбрюка – наверняка знали о теракте и без Урицкого. Иначе откуда взялось такое напряжение?
– …приобретает огромное значение, – медленно, как по бумажке, но с нервом, хорошо ощущавшимся за показной сдержанностью, говорил Урицкий. – Возможно, этот человек именно тот, за кого себя выдает, но в любом случае теперь – даже больше, чем до случившегося сегодня… вчера – разработка источника «Катехизис» представляется чрезвычайно важной… Ответственность за исполнение операции возлагаю лично на товарища Штейнбрюка…
И завертелось! Такого «аллюра» не могли припомнить ни Татьяна, ни ее альтер эго. Три креста, да и только. Ветер в ушах и «песок» в слипающихся от усталости глазах. Отоспаться удалось только на пароходе, и на этот раз Татьяна не запомнила даже, была ли во время перехода из Ленинграда в Роттердам качка, или не было. Так устала, что забыла про все – даже про то, что идет на немецком судне, только до койки добралась, упала и спала, считай, всю дорогу. Спала и видела ужасы, но вырваться из объятий морфея не могла. Просыпалась, разумеется, шла на обед или завтрак, в туалет или душ, вспоминала, что плывет, идет, передвигается по морю навстречу неизвестной судьбе, враз просыпалась по-настоящему, покрываясь холодным потом, и едва сдерживалась, чтобы не заголосить или не пустить слезу, но вскоре опять спала. И там, в тягостном зазеркалье ее кошмаров, то хоронила Олега на каком-то незнакомом кладбище, то видела, как лежит он в луже крови на неизвестной ей парижской улочке рядом с развороченным взрывом кафе, то ее донимал еще какой-нибудь несусветный ужас. Но как-то все-таки жила и дожила до Роттердама. Сошла на берег и в тот же день уехала в Голландию, в Амстердам, где сменила документы и сняла черный парик, опять став Жаннет Буссе. И уже под своим именем, но с липовой бельгийской визой, снова въехала в соседнее королевство, чтобы в воскресенье первого марта прибыть, наконец, в Брюссель.
А на следующий день, ровно в шесть часов вечера она подошла к памятнику павшим в мировой войне и остановилась, с замиранием сердца ожидая, что будет дальше, и будет ли это «дальше» вообще.
Все было возможно в этот «миг»: конец истории или ее начало…
