«Мон шери! Кто из нас дура? Влюбилась бы? Как там ваш поэт писал: „Половодье чувств“? А как насчет „утраченной свежести“? Он женат четверть века, да у него… эээ… психофизиология уже другая! На девок – лишь бы в юбке – давно не бросается. Он дом построил, сад вырастил, детей поднял – все это просто так не оставишь, дала бы шанс – пришел бы. На себя посмотри – не девочка уже, в смысле – старуха сорокалетняя! А туда же, сама же ему говорила: „я девушка неромантичная“, – вот трезво и подумай: а если это любовь?»
«Во, наехала! – мысленно расхохоталась Татьяна. – Похоже, ты и вправду втрескалась в Баста, золотко мое! Ладно, разберемся, подружка».
Мысль сделала очередной поворот: «Ты вот о чем подумай, тебе не кажется, что наша мышь белая – Оля – с этой австрийской крысой Кисси чего-то намутить успели? Она, заметь, даже не дрогнула, когда я сказала, что мы сюда не одни попали. Что за блядская натура досталась тихоне Оле! Шлюха великосветская! И глаза стали какими-то масляными, когда об Олеге заговорили…»
Тут уже захихикала Жаннет:
«Ну вот в постели не нужен, но ревновать буду! Ладно, определяйся… старушка!»
«Ехидна! – мысленно сказала сама себе Татьяна и ответила себе сама же: – Стерва!»
«Вот и поговорили… Все, спать! Спать…»
* * *
«Галатее. Выход в Киле запрещаю. Маршрут прекратить. Следовать в Ленинград на „Сибири“ и далее без задержек в Москву. Центр».
Второй помощник капитана, опознанный Жаннет как коллега, еще вечером при посадке на судно, когда проверял посадочные документы, и тогда же отозвавшийся на пароль, принес ответ из Центра ранним утром. Было еще темно. Жаннет, измученная качкой и ночным бдением, бледная и растрепанная, открыла дверь каюты на условный стук. Приняла сложенный вчетверо листок, поблагодарила кивком и поспешила захлопнуть дверь, не желая «красоваться» перед мужчиной – даром что коллега – в разобранном состоянии. За расшифровку принялась без спешки только тогда, когда привела себя в относительный порядок. Правда, с утра ей было уже несколько легче. То ли качка уменьшилась, то ли организм наконец адаптировался.
– Шторма не было, – с улыбкой сообщил «коллега» в ответ на ее вопрос «не пострадал ли корабль в таком жестоком шторме?». – Просто поболтало немного, – объяснил он, принимая ответную шифровку. – Чуть сильней, чем обычно, но все-таки не шторм.
Звучало обнадеживающе, но, главное, Центр отреагировал именно так, как ожидалось, и это – «внушало осторожный оптимизм».
В ресторане за завтраком Татьяна хоть и с опаской, но уж очень хотелось – поела, и неприятных последствий не последовало.
Но «веселая» ночь не прошла бесследно.
«Что-то я не додумала, – размышляла Таня. – Ах да! Крыса Кисси и Олечка-тихонечка».
Собственно, тихоней Оля стала с годами. А по молодости лет была вполне «боеспособна». Еще в школе разряд по лыжам выполнила. Даже на областных соревнованиях за район бегала, а уж в университете, когда биатлонная команда оказалась без женщин, предложили попробовать пострелять, и, как ни странно, неплохо пошло. И стреляла, и бегала на удивление всем – даже норму кандидата в мастера выполнила, победив на областной спартакиаде – и в спринте, и в классической «пятнашке». Всех рвала! Потом, правда, забросила это дело – учеба… да и полнеть начала. А вот недавно, еще «там», рассказывала: в тир случайно попала, так мужики обалдели, глазам своим не поверили, чтобы «крыса библиотечная» и так… Но при всем при том именно что тихоней стала. Затихла, «в сторонку отошла», да так там и стояла, не пытаясь не то чтобы шаг какой-нибудь решительный сделать, но и просто голос поднять. Однако это «там», а здесь, в этом их новом «сейчас» все совсем не так. Видно, Кисси – эта австриячка… «свободного нрава» – так на Ольгу подействовала, что тушите свет!
«Ох-хо, бомба та еще получилась… И… секс-бомба!» – мысленно улыбнулась Татьяна, вспомнив, как выглядела подруга при их последней встрече в Гааге.
«А как перепугалась, когда узнала, что я на „Сибири“ поплыву, – „он же погибнет!“ Хорошо хоть вспомнила, в конце концов, что не сейчас погибнет, а в сорок первом, когда из Таллина детей и раненых вывозить будет. Да, и выходит, что разбомбят немцы этот вот пароход, и несколько сотен человек так и уйдут под воду. А кораблик хорош, и новый совсем… – Татьяна прогуливалась по палубе, благо погода позволяла, с любопытством рассматривая незнакомую ей ни в первой, ни во второй ипостаси архитектуру морского судна. – Значит, в Ленинград. Еще три дня пути… или четыре? Надо уточнить расписание… Ох, не дай бог, только еще одного „не шторма“ и уж, тем более, настоящего! А кораблик мы сохраним. Вывернемся наизнанку, но сохраним. Просто не допустим, чтоб нас бомбили, вот и сохраним!»
* * *
Между тем «Сибирь», дождавшись очереди у шлюза и взяв на борт немецкого лоцмана, входила в Кильский канал. Татьяна вновь удивилась – канал очень узкий, местами чуть ли не уже Яузы – теплоход, казалось, вот-вот заденет берег с одной или другой стороны, но кое-где были и расширения – там ожидали прохода встречные суда. А вдоль берега какие-то заводики, склады – не поймешь. Чуть дальше пошли отдельные усадьбы и запорошенные снегом деревья в ровных рядах, похоже – сады.
«Яблони», – решила Таня.
«Сибирь» шла медленно. Но часа через четыре вышла-таки в Балтику и ошвартовалась в Киле.
По громкой трансляции объявили, что стоянка сокращена до шести часов и в 20:00 теплоход отчаливает. Насколько поняла Татьяна – капитан хотел выдержать расписание, так как той ночью корабль шел каким-то хитрым курсом, чтобы избежать бортовой качки и обеспечить пассажирам максимальный комфорт. Таня, представив, что с ней стало бы, если не только вверх-вниз, а еще и влево-вправо, непроизвольно схватилась за ближайший леер – «Оххх…»
Собственно, это была последняя остановка, следующая – Ленинград. Часть пассажиров, севших на пароход ранее, сошли на берег. Кто-то, возможно, просто прогуляться по твердой земле и пройтись по городу. Команда что-то лихорадочно грузила на борт. Татьяна, получившая запрет на выход с корабля, прошла в кают-компанию, где сейчас было пусто, но зато имелось в наличии неплохое пианино. Откинула крышку, и, хотя сама играть не умела, но расположение клавиш-нот понимала памятью Жаннет. А Жаннет – в детстве – мама пыталась учить игре на аккордеоне, впрочем, без успеха: упрямая девчонка после месяца занятий заявила, что не намерена тратить время на тупые гаммы и глупые детские песенки, и, устроив скандал, занятия прекратила. Татьяна понажимала в разных местах по клавишам – просто послушать звуки, и наконец, одним пальцем начала выстукивать: «Чижик, пыжик, где ты был…»
У каждого времени свои песни – кто это сказал? – не важно, – очень немногие из них войдут в золотой фонд. Что мы помним из тридцатых годов? Ммм… с ходу и не скажешь. Ну, по фильмам: «Рио-рита», «Широка страна моя родная», что-то пела Эдит Пиаф… Какая Эдит Пиаф в тридцать шестом году?! Она моложе Жаннет должна быть! И только начинает петь в каких-то мутных забегаловках Парижа. Да и песен-то у нее своих еще нет! Между тем, постукивая пальцами по клавишам, Татьяна вдруг уловила что-то знакомое: таа-ти-ти, ти-таа-ти, таа-ти – азбука Морзе, – пришло из подсознания: «доо-ми-ки ре-шаа-ет ноо-мер – ДРН, нет, ерунда какая-то, – доо-ми-ки ре-шаа-ет ноо-мер… Аааа!!! Бессаме, беса-аа-ме му-учо! Оооо!» Консуэла Веласкес – хит всех времен и народов, я же фильм про нее видела… Стоп! Она же написала эту песенку перед самой войной или во время? – не помню, но точно не сейчас! И было ей шестнадцать лет. Ограбим девочку? А напишет она эту песенку здесь? М-да… Этическая проблема – не напишет, и все – не будет «хита всех времен и народов», а может, она что-то другое напишет? Еще и получше? Нет, такие шедевры раз в жизни случаются, да и то не у всех… Или не случаются. Ведь не известно еще, чего мы тут наворочаем? Может, девочка и не встретит того парня, которому она написала «Целуй меня», а другому такое и не напишет… Ох… «Куда меня занесло? – подумала Татьяна. – Как там Скарлетт говорила? „Я подумаю об этом завтра!“ А „завтра была война“, а тут мы войны не допустим. И значит, песен военных лет не будет, а это достояние народа и культура. Войну мы отменим, а вот культуру отменять не будем – песни нужно вспоминать и записывать, и пусть люди слушают».
