Федорчук прекрасно все понимал, кроме одного – невероятного, просто фантастического везения.
«Ну вот, начались рояли в кустах и на тротуарах», – бурчал он себе под нос. Но пятая точка, обычно зудевшая в случае предполагаемой «засады», на удивление вела себя тихо. Со случившимся следовало мириться и использовать случай на все сто.
– Вот только готовлю я отвратительно, а кухарка, как назло, уехала к родне в деревню, – извинялся господин ван Бюрен, оказавшийся милым интеллигентным чудаком, читавшим «Молот ведьм» исключительно для «тонкого интеллектуального наслаждения». – Ну, вы меня понимаете, молодой человек? Скорее нет, но это не страшно. Лет через сорок поймете, особенно если дадите себя захомутать какой-нибудь ведьмочке. Ох, и попьет же она вашей крови, юноша… но это не проблема, рядом есть где перекусить, да хотя бы в кафе Питера Риесмы, что в доме номер тридцать три. Вполне можете столоваться там.
Правильная осада, как прелюдия к решительному штурму, начинается с выбора позиции для лагеря. Однако открывать забрало и размахивать флагами с кличем «Иду на вы» Виктор не собирался. Уютное кафе в доме № 33 по Celebesstraat должно было стать основным наблюдательным пунктом, особенно удобным в случае непогоды. Тем более что собаку старого ван Бюрена там знали и относились к ней подчеркнуто ровно. Косточки не бросали, но кошку запирали в кладовке. Часть этого отношения перепала и на долю немногословного и улыбчивого «бельгийского журналиста». Столик у большого окна, оккупированный им, хорошо виден с улицы, но и улица отсюда насквозь просматривается вплоть до пересечения с Borneostraat.
Три дня наблюдения за домом Кривицкого принесли более чем положительные результаты. Прикрытие себя не обнаружило, если оно вообще существовало, что по здравом размышлении было бы избыточным для нелегала. Каждый день советский резидент минимум на четыре часа оставался один, после обеда его жена куда-то уходила вместе с дочерью, и возвращались они ближе к ужину. Посетители также не баловали вниманием антикварный книжный магазин – за все три дня колокольчик на входной двери прозвонил лишь трижды.
На третий день, примерно через час после обеда по «внутренним часам» Федорчука, антиквара посетила дама. Молодая и как-то по-особенному привлекательная, она вызывала не совсем четко оформленные ассоциации с виденными практически в прошлой жизни картинами европейских художников начала ХХ века. Виктор подумал: «Девка стильная, да и фигуристая. Не то что обычная европейская бледная немочь, декаденты плюшевые. Пожалуй, во вкусе Олега будет. Интересно, где он сейчас? Наверное, в отличие от меня, потенциальных предателей не пасет».
Дама покинула магазин минут через сорок с небольшим бумажным свертком, перевязанным шпагатом.
«Книги? Во всяком случае, на адюльтер а-ля НКВД не похоже», – решил Федорчук.
Проходя мимо кафе, за стеклом которого Виктор уже два дня изображал из себя манекен, она улыбнулась, вероятно, каким-то своим мыслям, но так, что сердце Федорчука забилось на противоположном краю тела, а сам он, неожиданно смутившись, чего с ним не случалось лет двадцать как, отвел взгляд.
На четвертый день, убедившись в отсутствии прямых угроз своим планам, Виктор приступил к активным действиям. Дождавшись ухода фрау и фройлен Лесснер, он открыл дверь магазина.
– Gotendag, gere Lessner, – эта фраза практически исчерпала голландский словарный запас Федорчука, и он перешел на французский. – Не могли бы вы уделить мне немного своего драгоценного времени?
– Добрый день, господин?.. – Кривицкий принял правила этой, пока непонятной для него игры, ответив также по-французски.
– Кеек. Андреас Кеек. Журналист из Брюсселя, – Виктор сопроводил представление самой лучшей из возможных в своем исполнении улыбок.
– Вы счастливый человек, месье Кеек, если можете себе позволить посещать три дня подряд кафе, все достоинство кухни которого заключается в том, что еда в нем подается быстро и горячей, – ответная улыбка Кривицкого также могла служить рекламой чего угодно, лишь бы это вызывало неподдельную радость. – Готов поспорить, что еще несколько дней, и желудок ваш будет безнадежно испорчен. Впрочем, я не знаю, как готовит старый ван Бюрен, возможно еще хуже. Скажите, оно того стоило?
– Счастье видеть вас, герр Лесснер, стоит гораздо большего, – Виктор продолжал улыбаться, стоя к собеседнику вполоборота.
За время обмена любезностями он сумел максимально незаметно сократить дистанцию между собой и резидентом, не забывая держать руки на виду.
«Не спугнуть „пациента“, не спугнуть, а то болезный вон как правую руку то и дело к заднему карману брюк тянет…» – Мозг Федорчука просчитывал траектории движений, готовясь отдать команду к действию.
– Вот и коллеги мои подтянулись, тоже журналисты, – Виктор повел левой рукой в сторону неплотно зашторенного окна, – как и я.
Этого вполне хватило, чтобы Кривицкий «купился», повернувшись вслед за движением.
«Не знаю, чего ты ждал, – думал Федорчук тщательно пеленая бесчувственное тело чекиста, – но явно не банального удара в лоб».
«Так. Теперь дверь – на засов, шторы задернуть, табличку повернуть, и можно начать осмотр. Вот пистолетик у тебя так себе, – маузер
[57], пукалка карманная. Но мне хватило бы и тех бельгийских „семечек“, что у него вместо пуль. Вдох-выдох, глаза закроем, расслабимся. Что ж руки-то дрожат, как у синяка запойного? Извините, господа, нервы ни к черту», – некстати вспомнился бородатый анекдот, а нервный смешок принес нечто вроде разрядки.
Кривицкий очнулся минут через пятнадцать, но уже не свободным, как это было до потери сознания, а надежно привязанным к спинке и ножкам кресла в необычной позе со спущенными штанами и кляпом во рту. В кресле напротив вольготно расположился «журналист из Парижа» с греческой фамилией. Тут же на высоком столе разложены на взгляд непрофессионала странные вещи: частично разобранный телефон с торчащими проводами, электрический утюг, плоскогубцы и коробка булавок. Резидент был битым волком, и такой набор сказал ему о многом. Даже слишком.
– И снова здравствуйте, господин Лесснер! Или вы предпочтете обращение «товарищ Вальтер»? Могу согласно метрике вас называть. Мне это труда не составит. – Виктор говорил по-русски нарочито медленно и артикулированно, с удовлетворением наблюдая, как в глазах беспомощного резидента буквально плещется недоумение пополам с обидой.
«Это есть gut, но напустим еще чуть-чуть туману для полноты картины».
– Нажаль, идиш не розумею, пан Гинзбург, а то бы добре погутарили с тобой… Я бы тебе спытав, а ты бы мени видповидав… – переход к украинскому языку не добавил ясности во взгляде Кривицкого. Напряженная и, похоже, безрезультатная работа мысли явно проступала на его лице.
– Не будем тянуть кота за известные органы, а, пожалуй, потянем за них представителя органов иных. Согласен, каламбур сомнительный, но о-очень подходящий к ситуации. Не так ли, Самуил Гершевич?
