На третьей странице фото: пухлые барышни – губки бантиком – улыбаются и рассказывают корреспондентке, какую карьеру они собираются выбрать и творчество какого писателя любят больше всего. Из профессий барышням нравятся учительница английского и летчица. Впрочем, одна заявила, что истинное призвание женщины – быть женой и матерью. Молодые девчонки продолжат свое воркование даже на краю пропасти и не прекратят, даже перестав быть молодыми. Вот как хотя бы эта ищущая своего героического бельгийца дама. Ее он узнал по голосу. Она по-прежнему своими разговорами вытягивала соки из окружающих. На этот раз из носильщика, толкавшего тележку со знакомыми чемоданами. Естественно, речь шла не о бельгийском капитане (наверняка давно забывшем свой мимолетный парижский роман), а о содержимом чемоданов, которое ни в коем случае нельзя повредить, и потому с чемоданами нужно обращаться со всей осторожностью. Степан отвернулся к лотку с газетами, опасаясь быть ею замеченным.
Подождав, пока назойливая соседка не скрылась в толпе, он сложил газету и направился дальше через анфиладу залов. В ближайшем будущем маячили: белые штаны, мулаты и Рио-де-Жанейро. Разумеется, в иносказательном смысле – переезжать в Бразилию он не собирался. Ну его к черту, этот португальский язык. Хватит и испанского. Устроиться в какой-нибудь спокойной южноамериканской стране без гражданских войн и разных экзотических обычаев вроде «pronunciamento»
[42]. Какая страна в Латинской Америке сейчас самая стабильная? Кажется, Чили. Отличное место. Климат на любой вкус, хочешь – горный, а хочешь – морской. Заработать стартовый капитал (человек, умевший не пропасть в России образца «лихих девяностых», не пропадет нигде), купить какую-нибудь «асьенду» и жить себе кум королю. Жарить асадо и потягивать матэ. Потом парочка удачных инвестиций в США, во время мировой войны на военных поставках можно сделать состояние, потом, скажем, в пятьдесят третьем купить иранские нефтяные акции, когда они упадут при Моссадыке – так и вообще можно стать местным олигархом. Да и в самой Чили большие перспективы – если прикупить акций медных рудников. Правда, при Альенде их национализируют, но три года до переворота генерала Пиночета вытерпеть можно. И сидеть себе, спокойно стричь купоны, воспитывать свою большую латиноамериканскую семью, как какой-нибудь дон Хосе Рауль в сериале про Марию Изабеллу или как ее там.
Вот и кассы, продающие билеты на трансатлантические рейсы, судя по небольшой очереди у стоек различных компаний, пользующиеся популярностью… А отчего бы и нет? До регулярных авиарейсов, не рекордных перелетов экспериментальных машин, все еще отдающих запредельным авантюризмом, а «настоящих», в комфортных авиалайнерах с улыбчивыми стюардессами, еще годы и годы. Так что выхода нет – каюта первого класса, пять-шесть дней в пути, и – здравствуй, Америка!
Вообще-то земля под Матвеевым не горела. «Попасть» он умудрился исключительно удачно – с политической точки зрения. Британская секретная служба не станет возражать, если ее бывший агент подаст заявление с просьбой об отставке по личным причинам. Сэр Энтони удивится, но возражать не станет. Достаточно обязательства о неразглашении секретов. Как ни крути, британская демократия имеет свои преимущества – никто не будет преследовать его по всему миру, чтобы по окончании поисков ликвидировать. На худой конец можно и остаться. Как ни в чем не бывало. Продолжить службу в ведомстве «мистера Си», равно как и работу в своей газете. В конце концов, он знает все наперед – в его работе, как официальной, так и тайной, это только плюс. Можно просто жить и работать, как сотни миллионов людей в окружающем мире, и забыть о своих безнадежных замыслах изменить мир.
А также забыть, что его дед по матери еле вырвался из Белостокского котла, чтобы потом погибнуть под Минском, выбираясь из подбитого танка. И выкинуть из головы, как его бабушка вывозила детей: его мать и тетю из Белостока – в последнем эшелоне на восток, под немецкими бомбами. И не пудрить себе мозги двадцатью с лишним миллионами трупов соотечественников, а также плюнув на пятьдесят с лишним миллионов – всего. А он сам – вовсе никакой не дезертир, а просто дальновидный человек, не пытающийся прыгнуть выше головы. И при помощи высокооплачиваемого психоаналитика убедить себя, что он ничего не мог сделать, а все, что он знал заранее, было только сном, который стоит забыть – и как можно быстрее.
– Мсье, ваш паспорт, пожалуйста! – очередь Матвеева подошла внезапно.
«А если все забыть, то зачем вообще куда-то ехать? Не проще ли утопиться здесь же, в гаврском порту?»
– Мсье, дайте, пожалуйста, ваш паспорт!
Степан почувствовал, что понимает шекспировского Гамлета. Интересно, а сам Шекспир его понимал, когда выдумывал «Быть или не быть»?
Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся?
– Мсье, проснитесь, – толкнул его в плечо кто-то сзади.
Так о чем они говорили в гостинице? Умиротворение? Мюнхенское соглашение? Испортить им игру? Да! Еще раз да! В конце концов, они сами виноваты. Раз уж жизнь этих «миротворцев» привела к войне, пусть их смерть приведет к миру!
– Прошу прощения, господа!
Степан развернулся и пошел прочь от людей, стремящихся за океан, – бегущих ли от судьбы, возвращающихся ли домой, не важно… – не оглядываясь. Следовало уточнить, во сколько отходит ближайший пакетбот в Англию.
* * *
«Дом. Милый дом!»
Пологие холмы и по-английски – а как иначе может быть в Англии? – аккуратные лесопосадки по сторонам шоссе. Это Англия. Дом. Во всяком случае, страна, гражданином которой он теперь был. И не просто гражданином…
«Соль земли английской…» – усмехнулся Матвеев, по достоинству оценив сам собой случившийся каламбур. А Англия… Что ж, она была именно такой, какой ее воспринимал сэр Майкл. И в этом случае Степану оставалось лишь принять как данность то, что есть, без ненависти или восторга.
Но стоило ему съехать с шоссе на грунтовую дорогу, как учащенно забилось в груди чужое сердце, и… Путь к дому поначалу повторял прихотливые изгибы небольшой реки, тянулся вдоль ее невысоких, плотно заросших кустарником, берегов. А на финишной прямой дорога буквально раздвигала деревья старинной аллеи, ведущей прямо к воротам поместья. Тут даже воздух показался неожиданно другим, отличным от всех прочих сортов атмосферы, которыми Степану приходилось теперь дышать здесь ли – в Англии, или там – на континенте. Как там говорилось на другом языке и по поводу совсем другой страны: «И дым отечества нам сладок и приятен?» Сладок. Не то слово. Но аллея уже почти закончилась, его колымагу заметили – попробуй ее не заметить или не услышать – и, значит, свидание с чужим прошлым можно считать открытым.
«Гип-гип ура!»
Визиты в отчий дом, как отчетливо понимал Степан, были для Майкла чем-то вроде отдушины. Единственного источника свежего воздуха в гнилой атмосфере Лондона, пропитанной уже отнюдь не «духом свободного предпринимательства» и рабочим потом гордо несомого через века и пространства «бремени белого человека», а застарелым снобизмом, болезненным декадансом и еще чем-то неуловимым, но столь же малоприятным по ощущениям, вроде запаха тлена на старом кладбище. Или вот еще одна аналогия. Это как утром в борделе после «набега» молодых студиозусов из «приличных» семейств, позволявших себе ночью с «красотками Молли и Джуди» то, что не позволяли даже по отношению к доверчивым и глуповатым – как правило, хоть и не всегда – служанкам в родовых владениях. Джентльмены уходят, остаются лишь слезы, синяки да белые фунтовые бумажки в необъятном декольте Мадам. И еще запах. Все-таки запах, и даже не просто запах, а ЗАПАХ. Сладость безнаказанного блуда, близость смертного тлена, и от этого еще более притягательная порочность. Но Лондон – к добру или нет – уже позади…
