Олег знал эту «игру» российских женщин – это как в армии комплекс опознавания «свой-чужой», – не узнал цитату – «чужой», с тобой и общаться будут как с чужим, а еще и круг твоих интересов прощупают и интеллект проверят…
– Не алкоголик и не барон, – Баст достал из кармана фляжку и поболтал ею в воздухе, давая Жаннет возможность услышать аппетитное бульканье. – Я риттер, то есть рыцарь, мадемуазель, а здесь – французский коньяк. Вернее, арманьяк, но сути дела это не меняет. А вы, женщина, лейтенант? – добавил «отзыв» Олег уже от себя слегка переделанной цитатой из «Гусарской баллады».
Татьяна улыбнулась и, уходя от скользкой темы, спросила:
– А ты знаешь, что арманьяк производят совсем недалеко от тех мест, где родился д’Артаньян?
– Да что ты говоришь?! – удивился Шаунбург, он никогда, кажется, не знал, где на самом деле находятся все эти французские Шампани, Коньяки и прочие Божоле.
– Ты не знал! – победно улыбнулась Жанна. – Ладно, дай мне глотнуть. Только совсем чуть-чуть.
– А я много и не дам! – Баст демонстративно налил ей арманьяк в тот наперсток, который служил его фляжке крышечкой.
– Все ясно: жмот!
«Черт, а это откуда? Какой-то фильм…» – попытался вспомнить Олег.
– Мы, немцы, народ прижимистый, – улыбнулся Баст, сделав порядочный глоток. – Ты разве не знала?
– Знала, – серьезно кивнула она и выпила свой «грамм». – Все боши свиньи и скупердяи!
– Ну что ж… – Олег достал сигарету, повертел в пальцах, подыскивая правильные слова, но потом решил, что дело не в форме, а в содержании, и заговорил, так и не прикурив: – Через три года здесь начнется война, – сказал ровным голосом. – А в Союзе чистки, считай, уже начались…
– Так! И?.. – Таня тоже смахнула с лица веселость.
– Я к тому, что Южная Америка далеко и в отличие от Африки имеет вполне цивилизованные города, где…
– Что, правда? – именно этим, ехидным голосом, что Олег «услышал», и спросила Татьяна.
– Вполне, – не повелся Олег. – Чили, Бразилия, Аргентина, в конце концов!
– Зачем нам, поручик, чужая земля? – пропела вдруг Таня.
– Мне незачем, – пожал плечами Ицкович. – Я…
– Спасибо, Олег, – как-то неожиданно мягко и душевно сказала Таня, не отводя взгляда, ставшего, напротив, неожиданно твердым. – Но никуда мы не поедем.
«Мы! Или она просто?..»
– Я не о себе забочусь.
– Я поняла, – кивнула она. – Но ты себе никогда этого не простишь. И мне не простишь.
– Не простишь! – повторила она, останавливая Олега движением руки. – Даже если никогда слова не скажешь, все равно не простишь. А я… Впрочем, это не важно пока, – прервала она какую-то свою мысль, не захотев озвучивать. – Но ведь и я себе не прощу. Я уже думала об этом… Что ты делал в Праге? – спросила она вдруг.
– Я убил Гейнлейна, – забывшись, по-немецки ответил Олег.
– Писателя?! – округлила глаза Таня.
– Какого писателя? Ах, вот ты о чем! – усмехнулся Олег, сообразив, в чем тут дело. – Во-первых, не Хайнлайна, который живет в США, а Хейнлейна, который лидер судетских немцев.
– И за что ты его?
– Да, в принципе, не столько за что, сколько для чего, – объяснил Олег. – Он был ключевой фигурой в тридцать восьмом, может быть, без него и Мюнхен не состоится.
– Мюнхен… Ты уверен? – уточнила Таня, не отреагировав на факт убийства.
– Ну, какая, к черту, может быть тут уверенность! – Ицкович все-таки закурил. – Я просто пытаюсь сделать то, что в моих силах. Хоть что-нибудь сделать.
– Думала об этом. К сожалению, кроме Гитлера и остальных Г, ничего не надумала, – призналась Таня и потянулась за сигаретой. – Но вдвоем-то мы больше сможем, как считаешь?
«А вчетвером? Ну да, снявши голову, по волосам не плачут!»
– Что, правда? – повторил ее собственную реплику Олег.
– Абсолютно!
– А… – решиться на вопрос было ой как не просто, но Олег уже начал понимать простую истину: не сделанное сегодня, возможно, уже не удастся сделать никогда. – Таня, я тебя…
– Не торопись! – ее пальцы стремительно коснулись его губ, что называется, «запирая уста». – Пожалуйста! – добавила она. – Дай мне собраться с мыслями, разобраться… с собой… Ну ты же не маленький, должен понимать, – грустно улыбнулась она. – И потом, после Зальцбурга я, скорее всего, должна буду вернуться в Москву.
– И вернешься? – насторожился Олег.
– А почему бы и нет? До тридцать седьмого целый год. Снова пошлют, а если не вернусь… Нелегальное положение?
– А так легальное?
– Так я под своим именем в Париже могу появиться, а если не вернусь, искать станут. Ты же знаешь!
– Тоже верно, – кивнул Олег, в голове которого вдруг начала формироваться нетривиальная идея. Рискованная, дерзкая, но зато куда как более эффектная и эффективная, чем индивидуальный террор мелкого пошиба.
– Что? – насторожилась Таня, почувствовав что «что-то происходит».
– Ты едешь как курьер? – спросил он вместо ответа.
– Да.
– А вот скажи, мог бы кто-нибудь «вычислить», что ты связана с коммунистами?
– В каком смысле? – нахмурилась Таня, еще не уловившая, к чему он клонит.
– Ну, кто-нибудь, кто мог бы «стукнуть» мне – немцу, что вот эта барышня была связана с французской компартией?
– Ты серьезно?
– Вполне, Танечка! Ну, напрягись!
– Питер Кольб! – выпалила Таня.
– Кто он? – сразу же взялся за дело Олег.
– Мы с ним учились вместе… он эльзасец… Он мог знать, хотя я не уверена, что знал… А потом он уехал в Германию… Вроде бы вступил в НСДАП…
– Ты знаешь, где он сейчас?
– Семь месяцев назад был в Париже.
* * *
– В Зальцбург тебе нельзя, – в этом вопросе Таня была непреклонна и, в принципе, совершенно права. Разведка – не детская игра в песочнице, но сердце, черт возьми, с прописными истинами соглашаться не желало.
– Я вернусь завтра, но завтра ты ко мне даже близко не подойдешь, – сказала она непререкаемым тоном и посмотрела Олегу в глаза уже взглядом «я начальник – ты дурак». Судя по всему, она знала, какое впечатление производит на него – и, вероятно, не только на него – этот взгляд «глаза в глаза». – Вполне возможно, что за мной будут следить.
– С чего бы это? – насторожился Ицкович.
– У меня это первое самостоятельное задание, – объяснила Таня. – И отсюда я еду в Гаагу к нашему резиденту, а потом еще по нескольким адресам, так что вполне могут проследить.
«К резиденту… в Голландию…» – что-то мелькнуло в голове, но ушло раньше, чем Олег смог сосредоточиться на этой смутной, – а иначе бы и не ушла, – мысли.
