– Так и я не просто так, – усмехнулся Ицкович, сообразив, куда пришел их разговор. – Это будет очень неприлично с моей стороны, если я спрошу, на кого ты работаешь?
– На Урицкого
[40], – после короткой паузы ответила Таня. – А ты?
– На Гейдриха
[41].
– Ты?! – чуть не крикнула в ужасе Таня.
– Я, – спокойно кивнул Олег. – Вот такая ирония судьбы. Ты каким поездом едешь? – спросил он, закурив для разнообразия сигару.
– Полуночным.
– Великолепно, – улыбнулся довольный жизнью Ицкович и остановился на мгновение, залюбовавшись игрой света в ее глазах, ставших теперь ультрамариновыми. – И вещи, надо полагать, собраны и уже на вокзале?
– Да, – шепнула она, снова розовея под его взглядом. – Чего ты так смотришь?
– Я же тебе уже объяснил… Но Златовлаской тебе лучше, хотя брюнетка тоже шикарная!
– Маньяк! Я крашеная, – хихикнула и потянулась к рюмке.
– Ты здесь женат? – спросила, сделав глоток.
– Не я! – Олег в притворном ужасе округлил глаза – Шаунбург! Печальная история… – И уходя от скользкой темы, предложил: – А слабо «Парижское танго» спеть?! – мелодия крутилась у него после первой встречи почти неотвязно, и он помнил Танину импровизацию тогда, при первой встрече, когда он приехал в Москву на свадьбу племянника.
– Совсем умом тронулся? – удивленно подняла брови Татьяна. – Мы же засветимся!
– Перед кем? – удивился в ответ Олег. – Красивая женщина, интересный мужчина… – усмехнулся он. – Встретились в Праге, никто нас не знает…
– Эта песня, по-моему, и не написана еще!
– Ну и что? – пожал плечами Олег и встал.
В углу зала на маленькой эстраде – на самом деле всего лишь квадратном возвышении – стоял концертный рояль. Весь вечер здесь играл немолодой чех с седыми бровями, исполняя модные мелодии, так сказать, шлягеры тридцатых, вперемешку с короткими отрывками классической музыки. Сметана, Дворжак, Штраус… Сейчас он покинул свое место, и рояль отдыхал.
– Ты этого не сделаешь! – перехватив взгляд Ицковича, по-немецки воскликнула Таня, но в глазах ее уже зажегся знакомый огонь. – Не смей!
Но он, разумеется, посмел, потому, наверное, что и в его крови бушевал сейчас огонь вспыхнувшей старой любви, сдобренной алкоголем и боевым стрессом.
– Сделаю! А ты Жаннет попроси помочь! – улыбнулся самой красивой женщине Европы Баст фон Шаунбург и, медленно выцедив из рюмки терпкий коньяк, пыхнул сигарой и, не оглядываясь, пошел к роялю.
Руки привычно легли на клавиши, а перед глазами встало лицо Жаннет, и он заиграл, и, значит, у женщины не оставалось больше времени, – песня начиналась почти сразу после первых нот проигрыша.
Das ist der Pariser Tango, Monsieur…
Ах, какой у нее стал голос! Такой, что сжимало сердце и заставляло кровь быстрее бежать по ставшим вдруг узкими сосудам.
Ganz Paris tanzt diesen Tango, Monsieur,
Und ich zeige Ihnen gern diesen Schritt,
denn ich weiß, Sie machen mit…
Казалось, сердце его поет вместе с Жаннет и страдает от любви, и сжимается от сладкой муки, а в голове уже звучал большой симфонический оркестр, и…
– Танго, в Париже танго, – Олег не выдержал и посмотрел на Таню. Она тоже встала из-за стола и шла к нему сейчас через зал, и безошибочно нашла взглядом его взгляд. Высокая, в узкой, чуть расклешенной у щиколоток темно-серой юбке и темно-синем не застегнутом жакете с прямыми плечами. В одной руке – в тонких длинных пальцах – длинный костяной мундштук со вставленной дымящейся сигаретой, в другой – рюмка на высокой ножке. И осанка, и медленная, тягучая плавность почти откровенно-эротических движений, и поворот головы, натягивающий белую прозрачную кожу на горле. И… Она была…
«Господи!»
– Tango, Pariser Tango, – пела Таня и шла к нему через зал, слегка покачивая подчеркнутыми покроем юбки бедрами, и в огромных глазах ее Олег видел будущее. Париж и лучшая сцена… Где у них лучшая сцена? Зал «Олимпия»? Неважно. Неважно! Совсем не важно, где она будет петь! Она будет петь, и толпы людей будут сходить с ума от ее голоса, и эта песня… О! Эта песня станет ею на все времена!
– Tango, Pariser Tango… – «Господи!» – но так и будет! Она будет петь, и он будет любоваться из-за кулис, из ложи или из зала, любоваться и сходить с ума от любви, которая никогда не закончится.
Tango, Pariser Tango…
* * *
В прошлой жизни – и это, между прочим, как понимал теперь Олег, было самое правильное определение – так вот в прошлой жизни он легко и охотно засыпал, в любом транспортном средстве, где не надо рулить самому. Но вот за окном ночь, и поезд стучит на стыках рельсов, и до Вены еще «пилить и пилить», а сна – ни в одном глазу. То ли молодость вторая спать не дает, то ли мысли «разные», то ли близость Тани…
«Спит или делает вид? Не лишено…» – думает Олег, удаляя за ненадобностью громоздкие черновики своих трудных мыслей.
И в самом деле, последнее предположение не лишено смысла. Рядом с такой женщиной разве уснешь? Таня… Вот появилась здесь и сейчас… И поломала великие планы!
Поломала, не могла не поломать, потому что потерять ее он себе позволить не мог, но и, более того, не посмел бы ею даже рисковать. Впрочем, он все это уже обдумал, взвесил и разложил по полочкам. Так что весь развернутый текст долгого внутреннего монолога мог быть без сожалений выброшен на свалку истории. А для утреннего разговора с Жаннет у Баста имелся готовый результат. И тут, словно услышав ехидный голосок Татьяны: «Замыслы наши, может быть, великие, – а ты их знаешь? Мы моря хотим воевать… Это что же… Крылья мне подшибаете?» – чуть не выругался вслух. Ее-то планов он не знал.
«Вот и поговорили… бы…»
Он тихо встал, намереваясь выйти в коридор, но его остановил совершенно лишенный и тени сонливости голос Татьяны:
– И для этого ты покупал купе первого класса?
– Не хотел тебя тревожить, – пожал он плечами, встречая ее взгляд из-под ресниц.
– Кури уж, я не сплю, – усмехнулась она в ответ и включила настольную лампу. Из-под абажура полился мягкий розовый свет.
– Выпить не хочешь? – спросил Баст, возвращаясь на диван.
– «Заметьте, не я это предложила», – сказала Татьяна, подняв бровь. – Барон, вы алкоголик?
