– Они созреют только через месяц.
– О, правда? Я не знала, – Вайолет бросила веточку на землю. Сколько же всего она не знала. – Вы когда-нибудь скучаете по дому, брат Исидор?
Он так долго молчал, что она уже было решила, монах не слышал вопроса.
– Больше всего я скучаю по маминой стряпне.
– А как насчет братьев и сестер?
Он отрицательно покачал головой.
– А подружки?
– Никаких подружек.
– Простите, брат Исидор, я не должна была вас так расспрашивать. Просто вы…
– Что?
– Ничего, не обращайте внимания, – она поднялась на ноги. – Мне нужно работать. Спасибо за лимонад.
У Вайолет было что сказать, но лучше дождаться подходящего момента. Дни монахов были четко расписаны по часам. Скоро прозвонят, призывая их к вечерне, и только после этого брат Исидор сможет отправиться на отдых до утра, соблюдая при этом тишину. К счастью, под запретом лишь праздные разговоры, а у нее очень важное сообщение. До сих пор она не была полностью откровенна с ним, и теперь хотела сказать, что вспомнила кое-что.
Заглянув в маленькое квадратное окошко его двери, Вайолет увидела его стоящим на коленях. Капюшон был снят, так что можно было видеть затылок, поросший короткой темной щетиной. Очевидно, пришла пора побрить голову в очередной раз. Она не решалась постучать, не зная точно, допустимо ли прерывать молитву.
Точное время ей было неведомо, но солнце уже висело довольно низко, и по ее подсчетам должно было скрыться за горами примерно через час. Вечера здесь были просто чудесные. Животные, которые днем скрывались от зноя, в часы прохлады выбирались из своих укрытий, так что можно было увидеть куниц, лис и даже волков. И даже беспрестанное гудение цикад вызывало улыбку.
Тем временем брат Исидор поднялся на ноги и подошел к своему умывальнику. Он налил воды из кувшина в глиняную миску и выплеснул себе в лицо. Вайолет точно знала, что вода была ледяной. Греть ее они могли только в большом металлическом баке, который целый день стоял на солнце.
Наконец, она постучала.
– Да? – ответил монах, обтирая лицо.
– Простите за беспокойство… Я знаю, что вам не положено разговаривать в эти часы… Но вы можете просто послушать?
Женщина перешагнула порог и закрыла за собой дверь.
– Я всегда готов тебя выслушать, Вайолет. В чем дело?
– Мне можно присесть? – спросила она, указывая на кровать. – Не хочу, чтоб у вас были какие-то проблемы из-за меня.
– Это моя келья, и то, что тут происходит – только мое… мое… прости, не знаю, как это по-английски.
– Только ваше дело?
– Да, точно.
Брат Исидор подошел к двери и задернул занавеску на окошке прежде, чем вернуться и сесть на кровать рядом с ней.
– Теперь можешь рассказать мне о том, что тебя тревожит.
– Я кое-что вспомнила… Даже не так, вряд ли я забыла это из-за травмы, скорее сознательно подавляла эти воспоминания.
Он понимающе кивнул.
– Я помню свою комнату… Бледно-голубые обои с крупными зелеными папоротниками, – Вайолет рассказывала, закрыв глаза и положив руки на колени, словно находилась в трансе. – Односпальная кровать с деревянным изголовьем. Изображение Девы Марии на стене. Туалетный столик с трельяжем. На кровати лежало лоскутное одеяло с бахромой. Я ее нюхала иногда, так что ворсинки щекотали мне нос и верхнюю губу. Так было легче после…
Она вскочила, подбежала к умывальнику, и ее вырвало. Шея покрылась испариной. Лицо пылало.
– Вайолет?
Женщина глубоко вдохнула через нос и задержала дыхание, но вскоре комната начала кружиться.
– Я в порядке, брат Исидор, – она промокнула лицо полотенцем, села на место и принялась теребить подол. – Когда это случилось впервые, я сначала услышала, как кто-то шаркает по лестнице и сопит, как кабан. Он дождался, пока я выключу свет, открыл дверь и скользнул ко мне под одеяло. Места было мало, так что он сразу прижал меня к матрасу, хрипло дыша в лицо, и запустил руки под ночнушку.
– О, Вайолет…
– Шшш… Я должна кому-то рассказать… Я была в таком шоке, что не могла кричать. Да и мамы все равно не было дома, на то и был расчет. От стыда и ужаса меня буквально парализовало. Трудно было осознать, что происходит. Я пригрозила рассказать матери, но он ответил, что мне никто не поверит. И если я открою рот, Поппи будет плохо…
– Поппи?
– Да, моя… собачка.
Брат Исидор сжал кулаки.
– Я не верила, что он пойдет на такое, и пообещала, что скажу маме, как только она вернется с бинго.
– Бинго?
– Это такая игра… не важно. Он выскочил из моей комнаты, хлопнув дверью. Я долго лежала неподвижно. Боялась, стоит только шелохнуться, и он вернется. Мне отчаянно хотелось принять ванну, чтобы поскорее смыть с себя его запах, следы грязных рук и нечто липкое между бедер. Когда хлопнула входная дверь, можно было вздохнуть с облегчением. Он куда-то сбежал, и я могла попытаться отмыться. Тогда я услышала звук, от которого у меня кровь застыла в жилах. Было страшно смотреть в окно, но, услышав скуление второй раз, я выглянула в окно. Он стоял с ремнем в руках, а Поппи была привязана у стены. Ее маленькое тельце дрожало, глаза смотрели умоляюще. Выносить это было невозможно. Я открыла окно и закричала, чтобы он отпустил бедняжку. Он поднял на меня глаза с улыбкой маньяка на лице и сказал: «Ты знаешь, чего нельзя делать».
Брат Исидор обнял ее и начал гладить по волосам.
– Это ужасно, – проговорил он с сильным акцентом, – абсолютно ужасно. Этот… человек быть твоим… отец?
Монах был в ярости, так что сразу забыл все грамматические правила. Его трясло под грубым облачением.
Вайолет кивнула.
– Приемным отцом, но другого я никогда не знала. Он воспитал меня.
– Но ты была… ребенком. Сколько тебе было?
Женщина прищурилась и потерла переносицу.
– Лет восемь, думаю.
– И ты не рассказала об этом матери?
Она сбросила его руку.
– Вы говорите так, будто я сама во всем виновата. Он заставлял меня думать так же.
– Нет же… прости. Твоей вины здесь ни грамма. Ты была всего лишь малышкой, о которой он должен был заботиться. Кто положил этому конец? Твоя мама?
– Я не смогла ей рассказать. Боялась. Он говорил, что она мне не поверит, а он продолжит издеваться над Поппи. Я знала, что он на это способен. И даже если мама и поверит, то вызовет полицию, его посадят, и нам будет не на что жить. Тогда меня отправят в детский дом. И… все это будет… моя вина.
– Нет-нет-нет, Вайолет, не думай так.
