— Ваше высочество, государь Петр Алексеевич, велел передать вам это, — в комнату вошел рыжий Дмитрий, помощник Петра, который нес на вытянутых руках ворох какой-то светлой ткани. Очень осторожно положив весь этот ворох на кровать, он сразу же выскочил из комнаты. Герцогиня де Виллар уже давно ушла, у нее было очень много дел, и Филиппа сидела за туалетным столиком глядя на платье так, словно это была змея.
— Ой, какая прелесть, — Марго, ее горничная, которая перенесла вместе с ней все тяготы и путешествия и монастыря, и даже того аналога вариоляции, которая спасла им обоим жизнь, потому что, заметив на руке своей госпожи болячку, не могла не попробовать избавить ее от нее, заразившись при этом сама, развернула платье и встряхнула его, тут же ойкнув, потому что на пол упали бриллиантовая диадема и запечатанный конверт.
Филиппа трясущимися руками развернула письмо и прочитала: «Мне почему-то показалось, что они вам подойдут». У него было просто отвратительная привычка не подписывать такие вот короткие письма, но Филиппа уже достаточно хорошо изучила его почерк, чтобы понять, от кого это письмо.
— Раз его величество хочет, чтобы я его надела, значит, я его надену, — и Филиппа решительно дернула шнуровку на корсаже платья, которое было на ней надето сейчас.
Он ждал ее в начале большой лестницы, по которой предстояло спуститься, чтобы попасть в бальную залу. На императоре был надет, вопреки моде, военный мундир, который удивительно хорошо подчеркивал широкие плечи и узкую талию, хотя Филиппа не могла поручиться, что эта форма не была сшита специально, чтобы подчеркнуть все мужские достоинства молодого императора. Высокий жесткий воротник заставлял его держать голову прямо с вздернутым подбородком. Когда она спустилась достаточно, чтобы видеть его лицо, прочитала во взгляде, устремленном на нее восхищение и это ее немного приободрило. Спустившись, Филиппа присела в глубоком реверансе.
— Ваше императорское величество.
— Ваше высочество, — он чему-то улыбнулся и странным образом щелкнул сапогами, а затем склонил голову в поклоне, приветствуя ее. Только после этого протянул ей руку, которой она коснулась кончиками пальцев, как того требовал этикет. Он был настолько выше ее, что его подбородок как раз мог коснуться ее макушки. Но вместе они, тем не менее, смотрелись удивительно органично.
Тяжелые двери распахнулись перед ними.
— Его императорское величество Божиею поспешествующею милостию, Петр Второй Алексеевич, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Князь Эстляндский, Лифляндский. Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский. Рязанский. Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея Северныя страны повелитель и Государь Иверския земли, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель.
— Ее королевское высочество де Бурбон де Блуа, Божиею милостию Елизавета Александровна.
И они вошли в огромный зал, заполненный людьми, как показалось Филиппе сотнями людей, устремивших все, как один, взгляды на нее.
Глава 5
— Ушакова сюда, быстро! — прошипел я, врываясь в кабинет, а за мной, причитая бежал Бидлоо, которому я все еще не давался в руки, после возвращения со своей феерической охоты. Упав в кресло, я повернулся к лекарю, который не отставал от меня с той самой секунды, когда примчался срочно вызванный переполошившимся Митькой. — Николай Ламбертович, что тебе от меня надобно? — рыкнул я, потому что в своем настроение, которое было ниже плинтуса, мог только кричать и срываться на близких людях, которых сразу же по возвращению во дворец Христом Богом просил держаться от меня подальше.
— Мне осмотреть тебя необходимо, государь, — ого, а Бидлоо на провокации не ведется и шипеть научился не хуже меня. — У меня нет пациента, жизнь и здоровье которого ценнее твоей, государь, но у меня нет больше и такого ужасного пациента. Позволь осмотреть тебя и перевязать раны, и я уйду, коль ты не желаешь меня видеть.
С минуту мы пободались взглядами, а затем я протянул руку к пуговицам своего сюртука и начал раздеваться. Оставшись обнаженным по пояс, вышел из-за стола, и встал так, чтобы лекарю было удобнее меня осматривать. Бидлоо внимательно оглядел меня, обходя по кругу, затем принялся очень аккуратно дотрагиваться. Когда он дошел в своих исследованиях до ребер с правой стороны, то я резко выдохнул сквозь стиснутые зубы, но этот садист только покивал и начал смотреть дальше. На запястьях он остановился и попросил сесть, чтобы он мог их перевязать. Сделав перевязку, Бидлоо заявил, что у меня ушиблены ребра, но перелома нет. Хотя тугую повязку он все-таки бы наложил, просто на всякий случай. Ссадину на лице просто осмотрел, покачал головой и заявил, что ничего страшного нет и теперь он спокоен. Но ушел только тогда, когда замотал мне торс как той мумии. Хотя, дышать и вправду стало легче, не так больно.
И почему почти все значимые и не слишком приятные для меня вещи происходят на зимней охоте? Меня волки прокляли, что ли? И самые серьезные травмы я получал тоже на охоте, запретить ее надо от греха подальше. А ведь день вроде бы довольно неплохо начался, кто бы знал, что он может так паршиво закончиться.
* * *
Когда я вышел на крыльцо, натягивая на ходу теплые перчатки, то ко мне сразу же подвели каурого жеребца по имени Самсон. Я выезжал на нем время от времени, но сейчас его точно не должно было здесь быть.
— Где Цезарь? — конюший замялся, а затем осторожно ответил.
— Колючку вчерась поймал в подкову. Поутру седлать пришел, а он на ногу припадает, сердешный. Подкову сняли, копыто вычистили, но забил он колючку глубоко себе, занозищу сделал, счас стало быть не хромый, но пожалеть животинку надо бы. Коль просто выезд был, по городу проехать с ветерком, то ладно бы, а ведь охота. Скакать долго надобно, как бы всерьез не захромал Цезарь-то наш.
Вот нет чтобы послушать тревожный звоночек, зазвеневший в голове и отменить охоту. Но мы все крепки задним умом. К тому же я еще не до конца отошел от вчерашнего бала, который закончился далеко за полночь, поэтому соображал немного туговато. А когда к крыльцу подъехала на своей белоснежной кобылке Филиппа, такая хорошенькая, улыбающаяся, с раскрасневшимися на легком морозе щеками, но я плюнул на предчувствия и вскочил в седло.
— Доброе утро, — я кивнул ей, и она улыбнулась еще шире.
— Доброе утро, ваше величество.
— По-моему, мы еще в Польше перешли к менее формальному общению…
— Это было в Польше, ваше величество, — перебила меня Филиппа. — Тогда нас окружала опасность и можно было позволить себе многое, но сейчас мы в самом центре внимания, поэтому не стоит ускорять события.
— М-да, так изящно меня на место еще не ставили. Как вы думаете, вам понравится такая охота? Во Франции вы вряд ли сталкивались с чем-то подобным.
