Когда она просила графа Румянцева отвезти ее к императору, то совершенно не думала об опасности, которая может ей грозить. Она вообще ни о чем не думала, кроме как о том, чтобы сделать хоть что-то хорошее перед расставанием. А потом можно спокойно ехать в свой дворец в Баньоле и проживать там свою жизнь, оставаясь навсегда незамужней. Кто знает, может быть когда-нибудь и ее назовут Великой Мадмуазелью, как Анну де Монпасье. Конечно, в отличие от герцогини, Филиппа понимает разницу между тем, что хорошо и правильно, и тем, что совсем неправильно, так что, возможно, не наделает таких же глупостей, как в свое время мятежная Анна. Но одну глупость она все же совершит, она лично передаст императору Петру о предательстве, и лично вернет ему тяжелое фамильное обручальное кольцо, которое надел ей на палец граф Румянцев на церемонии обручения, где он замещал Петра по специальной доверенности.
В тот вечер в посольстве она умоляла графа отвезти ее к жениху, на что взбешенный граф резко бросил.
— Да как вы не понимаете, ваше высочество, что этим безумным поступком, вы ставите ваш будущий брак под угрозу?
— Граф, это вы не понимаете, — Филиппа поднялась из кресла и поставила бокал с вином на столик. — Те сведения, которые я должна передать… Их сложно доверить бумаге, еще сложнее гонцу, но, в любом случае: узнает ли о них император Петр заранее, или столкнется с последствиями… — она запнулась. — Я боюсь, что о свадьбе не будет уже идти речи. А так, я хотя бы поступлю правильно.
Румянцев долго смотрел на стоящую перед ним совсем юную девушку. Она была бледна, но стояла прямо и сжимала кулаки. По блестевшим глазам было заметно, что только чувство гордости и собственного достоинства не дает этой девчушке разрыдаться. И тогда он сдался.
— Ну, хорошо, я посмотрю, что можно сделать, — неохотно ответил он Филиппе. Та сдержанно кивнула.
— Тогда я пойду собираться, путь предстоит неблизкий.
— Не забудьте взять с собой теплые вещи, которые государь Петр Алексеевич прислал вам в качестве подарков на обручение.
Ее матери и королю Людовику скормили совершенно дурацкую историю о том, что по русской традиции невеста царя должна совершить вояж по святым местам, на богомолье. И что по традиции эта поездка должна занять несколько месяцев. Православных церквей, монастырей и значимых мест в Европе было не так чтобы много, поэтому поездка предстояла дальняя. Филиппа также объявила, что во время этого «богомолья» она крестится в самой понравившейся ей церкви, и, приняв православие, будет совершенно готова к замужеству.
И лишь герцогиня Орлеанская удивленно приподняла брови, услышав всю эту чушь, но, встретившись взглядом с Румянцевым и что-то по взгляду графа поняв, промолчала, за что Филиппа была ей благодарна.
Вечером перед отъездом, Елизавета пришла в комнаты Филиппы. Одним взглядом выгнав служанку, она взяла щетку и принялась расчесывать иссиня-черные блестящие пряди, отделяя по одной. Волосы были все еще влажные после ванны, которую Филиппа принимала просто неприлично часто, но ничего не могла с собой поделать, чтобы часто не мыться, как предписывали традиции. Наверное, Петр не зря назвал ее когда-то русалкой. Елизавета молчала, просто расчесывала ее волосы, а затем заплела косу.
— По старинным русским обычаям распускать волосы имели право только замужние дамы. Девушка должна была носить косу, которую ее муж распустит в первую брачную ночь, перед тем как сделает ее своей, — Елизавета встретила взгляд Филиппы в зеркале. — Я даже и не знаю, к счастью или нет, но старинные русские обычаи канули в Лету еще при моем деде великом царе Алексее Михайловиче. Но вот именно этот обычай я бы оставила, ведь он красив и очень символичен.
— Вы любили его? — вдруг спросила Филиппа и, покраснев, отвела глаза.
— Да, — просто ответила Елизавета, прекрасно поняв, о ком идет речь. — Это было неправильно, грешно так сильно желать собственного племянника, что я… Я перекладывала свою вину на него. Я желала, чтобы он умер той зимой, когда все были уверены, что у него оспа и он умирает. Петр не заслужил этого. Его все всегда бросали, начиная с собственной матери, которая имела глупость умереть, бросив его совсем малюткой одного, никому не нужного, потому что у моего отца в то время родился свой сын, — Елизавета протянула руку к кошелю, висящем на ее поясе и вытащила оттуда странного вида распятие, усыпанное драгоценными камнями. — Но, я сегодня выпила слишком много вина за ужином, поэтому много болтаю. Вот, держите, Филиппа. Это православный крест. Мне он уже не нужен, но пригодится вам. На… богомолье ведь всегда требуется поддержка Господа нашего, не так ли? Да и чем вас крестить искать не придется, — и герцогиня Орлеанская вышла, шурша пышными юбками, а Филиппа еще долго смотрела на себя в зеркало, прежде чем прошептать.
— Она меня сейчас благословила, или прокляла? — и она сжала в руке тяжелый крест, чувствуя, а скорее воображая себе, что от него идет успокоительное тепло.
В целом дорога проходила спокойно. То ли граф Румянцев выбирал наиболее безопасный маршрут, то ли еще по каким причинам, но единственная задержка ждала их в Лотарингии, где Станислав Лещинский никак не выпускал ее из своего замка, словно догадываясь, зачем и куда они направляются. Через неделю пребывания у Лещинского «в гостях» Румянцев разработал целый план побега. Они уезжали ночью, как воры, в сопровождении всего лишь восьми гвардейцев, но не поступи граф так, Филиппа бы точно все еще торчала в замке Станислава и не пересекла бы границу Польши.
Чем ближе они подъезжали к цели своего спонтанного путешествия, тем сильнее билось сердце Филиппы, и когда колеса кареты загромыхали по мосту, ведущему к древнему Брестскому замку, она почувствовала такую панику, что едва не выпрыгнула из кареты и не побежала домой пешком. Но, собрав в кулак остатки гордости, Филиппа вздернула подбородок. Она – французская принцесса, и примет любое его решение с высоко поднятой головой.
Глава 15
Через два дня у меня день рождения. Шестнадцать лет, ни туда, ни сюда, но хоть какая-то определенность. Самое смешное, что, если брать за основу, иногда отдающие крайней степенью дебилизма, указы Петра, который Первый, дееспособным, то бишь, совершеннолетним, я уже считался с того момента, как мне пятнадцать исполнилось. Но вот править самостоятельно, без Верховного тайного совета, на отсутствие которого все дружно закрыли глаза, по умолчанию приравняв к нему Ушакова с Радищевым, мог только после шестнадцати. И что изменилось за этот год? Как это вообще соотносится друг с другом? Я даже вникать не буду в эти нюансы, потому что, согласно этим же указам, жениться я смогу только в восемнадцать. Ну, ага. У меня прямо очередь из принцесс стоит, выбирать замучился. А если буду ждать до восемнадцати, то точно последнюю, которая согласилась моей женой стать, упущу. Потому что она-то точно ждать до восемнадцати не будет. Вон инфант Филипп спит и видит, как бы ее вернуть, да колечко, которое она ему подарила, на мизинце носит, целует перед сном. С испанцами у меня проблем в качестве разведки не было, и я точно знаю, что Филиппок почти додавил папашу и свою стерву-мать Изабеллу, которая и распространила все те гадости про Филиппу, чтобы возобновить помолвку. Хрен ему. Не надо было клювом щелкать, а теперь пускай слюни подберет.
