— То есть, вы предлагаете, мне собрать всех гулящих девок и наградить ими моих славных воинов? — я прикусил губу, чтобы не засмеяться, видя на лице Фридриха смятение.
— Нет, конечно, нет. Они достойны лучшего. Сироты. Есть же сироты, которые даже собственным родичам не нужны.
— Вы еще скажите, что для этих сирот можно основать школу, где их научат читать, писать, а также держать дом, полоть огород, собирать лекарственные травы? Ну и смотрины делать – ассамблею, или бал, где солдаты и выберут себе спутниц, которых увезут потом в Сибирь?
— Ну-у-у, вы уже обдумывали этот вопрос, ваше императорское величество?
— О, господи, — я протер лицо. — Фридрих, с первой частью этого предложения я согласен, тем более, что поселок, состоящий из ветеранов, которым можно оставить их оружие после выслуги этих двадцати лет, уже сам по себе едва ли не боевой единицей является. И идея просто замечательная, и я это серьезно говорю. И, скорее всего, сделаю все, чтобы она сработала. Юдину поручение дам, главное проследить, чтобы не перестарался, — последнюю фразу я пробормотал себе под нос. — Но вот с невестами – это, по-моему, уже перебор. Хотя, чем черт не шутит. Я запомню, уверяю вас, — я ободряюще улыбнулся. Фридрих, до которого при моем дворе никому не было дела, подумаешь, еще один немец, расправил плечи. Он вообще начал преображаться. Уже не выглядел таким загруженным и растерянным, как раньше. Его кормили, поили, одевали, таскали на ассамблеи, и ничего не требовали взамен. Вот он и решил проявить разумную инициативу, чтобы как-то меня отблагодарить. Впрочем, я не против.
— Ваше императорское величество, можно поинтересоваться? — спросил он, через некоторое время, которое мы ехали молча, обдумывая каждый свои мысли.
— Интересуйтесь, — я снова посмотрел на него.
— Что за странные трубки устанавливают на полях, мимо которых мы проезжали?
— Системы орошения, — ответил я рассеянно. Вновь появилось ощущение напряжения, которым был буквально пропитан воздух. — Я немного поспорил с учеными мужами, что они не смогут создать паровой движитель, а если и смогут, то не найдут ему применения. Перед самым нашим отъездом мне представили модель орошения полей. В тех трубках, которые вы видели, просверлены дыры, и все они соединены в одну цепь. На краях полей будут вырыты колодцы, и в данном случае их глубина не важна. Насос, работающий за счет пара будет поднимать воду вверх и перекачивать в трубки. И, вуаля, нам не слишком страшна засуха. А следующая машина уже более продуманная и большая поедет на Демидовские шахты. Если эксперимент удастся, то я вынужден буду кое-что для них сделать.
— Вы не выглядите недовольным, — хмыкнул Фридрих.
— А почему я должен быть недоволен? Эти механизмы решат много наших проблем, если успешно заработают…
Гвардейцы, ехавшие вокруг нас, расступились, пропуская Шереметьева.
— Ну, и зачем тебя Илья Юрьевич подзывал? — спросил я у друга, не отпуская тем не менее Фридриха, который хмурился, следя за моими словами, старательно переводя про себя русскую речь.
— Курьер догнал, сообщение доставил, что зеркала доставлены, та хреновина, что ты нарисовал собрана, и на шар погружена. Сейчас Эйлер с Головкиным отрабатывают эксперимент, пытаются понять, как лучше. А у меня вопрос. Почему ты, государь Петр Алексеевич, отклонил просьбу Эйлера рассмотреть постройку башен, чтобы установить эту хреновину зеркальную?
— Потому что я не буду тратить деньги на то, что уже через пару лет, когда у нас все будет готово к прокладке проводов и установке проводного телеграфа, будет невостребованным. Шары с сигналами – это временная мера, кою затем можно будет на корабли перенести. Пущай пока так общаются, пока что-то взамен не придумается. А для кораблей в люльку впередсмотрящего можно и хреновину энту засунуть. Он высоко сидит, как раз высоты хватит.
— Все равно не понимаю, — Шереметьев провел рукой по затылку и обернулся. Видимо не только меня что-то тревожит.
— Я читал труды Гука и Амонтона, — вздохнув, я принялся объяснять. — Вот как тебя шифры различные увлекли, да международные отношения, так меня увлекает материя, понимаешь? Я прекрасно знал, что можно сделать вот так, к тому же не я это придумал. Но создавать сейчас подобные оптические башни – нецелесообразно. Шары можно потом по-другому использовать, а башни мы куда денем? Опять вломим кучу денег, чтобы демонтировать? Ты вообще в курсе, что денежки на деревьях не растут.
— В курсе, — Петька поджал губы, а Фридрих, которому удалось-таки перевести, хмыкнул, с трудом сдерживаясь, чтобы не заулыбаться.
Дальнейшее я помню урывками. Отчетливо запомнилось лишь начало. Мы въехали в какой-то чахлый лесок, но, когда миновали его почти наполовину, колонна почему-то начала останавливаться. Я невольно нахмурился, пытаясь определить причину остановки. В этот момент придорожные кусты раздвинулись и нам наперерез бросились какие-то мужики, одетые в тряпье. Вот только морды у них бритые были и этот диссонанс резанул, и не дал сориентироваться. Нападение произошло с центра колонны. Окружавшие нас гвардейцы тут же открыли огонь, не разбираясь, что это за морды такие, а с головы колонны уже разворачивали лошадей Михайлов, Трубецкой и остальные всадники, чтобы броситься нам на помощь. Совсем близко раздался выстрел, я резко обернулся, и увидел дымящийся пистоль в руке у Фридриха, после этого он, как и мы с Петькой, схватился за шпагу.
Вокруг звенела столкнувшаяся сталь, но смысл этой нелепой атаки дошел до нас слишком поздно. Пока одни с яростью берсеркеров, пережравших мухоморы, бросались на конвой, один проскользнул незаметно к карете.
Сильный грохот ворвался в уши, в голову, отразился от костей черепа где-то внутри, и наступила тишина. Тишина была такая странная звенящая, я даже не сразу понял, что это не тишина звенит, а звон этот рождается в моей голове и в поврежденном ухе. Почему-то мне казалось, что взрыв должен был быть громче. И лишь спустя секунду я понял, что получил контузию и слегка оглох на одно ухо. Боли не было, просто все плыло перед глазами, а по щеке текло что-то горячее. Протянув руку, я дотронулся до этих потеков и поднес пальцы к глазам, они все были перепачканы кровью.
Я находился от эпицентра, который находился почти в карете, довольно далеко, да еще и с другой стороны. Все для меня замедлилось, взрывная волна, налетевшая на нас и сбившая с ног лошадей, действовала, как в замедленной съемке. Я и сам, словно сквозь кисель пробирался, когда пытался вытащить ноги из стремян и соскочить с заваливавшегося набок Цезаря. Ноги вытащить мне удалось, а вот соскочить я не успел, но и то хлеб, потому что, останься я в седле, вскочивший на ноги, перепуганный конь просто потащил бы меня за собой по земле, как вон того гвардейца, все тело которого напоминало решето от пробившей его картечи, вырвавшейся из взорванной бомбы.
Глядя вслед убегающему Цезарю, я не мог не думать с облегчением, что конь, кажется, не пострадал. В ушах усиливался звон, сквозь который пробивались лишь обрывки чьих-то криков.
— …сударь! …лексеевич! …жив? — перевернувшись на живот, я поднялся на колени, проклиная жутко неудобный наряд, который был на мне надет.
