Мэри ощущала истину этого откровения, почти испытывая физическую боль, уверенная, что ее счастливые дни в Пемберли сочтены. Она не думала, что гостеприимство надолго переживет нетерпение мистера Дарси. В самом деле, было до боли очевидно, что Лиззи уже отдалилась от Мэри, предпочитая проводить время с мужем, а не с сестрой. А когда тот был занят делами и недоступен для нее, с ними всегда была Джорджиана. Теперь Мэри редко видела Лиззи одну. Те дружеские часы, которые они провели вместе, когда она только приехала, больше не повторялись. Теперь Джорджиана шла рука об руку с Лиззи, а Мэри следовала за ними на несколько шагов позади.
Джорджиана Дарси была робкой, осторожной девушкой, испытывавшей некоторое благоговение перед братом и явно обрадованной тем, что нашла в Элизабет такую приятную и отзывчивую подругу. Мэри часто ловила ее на том, что она смотрит на Лиззи с откровенным обожанием, и видела также, что сестра отвечает ей взаимностью. Лиззи окружала ее всей той теплой любовью, объектом которой Мэри всегда так надеялась стать. Иногда ей было трудно смотреть, как сестра осторожно вытаскивает Джорджиану из ее раковины, побуждая думать о себе лучше и не бояться демонстрировать свои таланты. После обеда они сидели в гостиной, пока Джорджиана упражнялась за роялем. Ее стройная фигура выгодно смотрелась, когда девушка склонялась над клавиатурой, а бледные руки вытягивались, играя гаммы и арпеджио. Мэри вынуждена была признать, что играла Джорджиана прекрасно – настолько прекрасно, что Мэри уже не решалась подойти к фортепиано, не желая страдать от сравнения. Она пыталась прогнать мысли о ревности, но ей было больно смотреть, как Лиззи воздает Джорджиане все похвалы, которые она когда-то жаждала получить сама. Лиззи никогда не просила Мэри сыграть. Вместо этого, однажды в конце особенно сложной композиции, исполненной Джорджианой, Лиззи громко зааплодировала и повернулась к Мэри с сияющим лицом:
– Разве не великолепно? Тебе не кажется, что она необыкновенно хороша? Ты когда-нибудь слышала что-нибудь прекраснее?
Мэри покачала головой.
– Нет, не думаю, что слышала. Превосходно, Джорджиана.
Слегка покраснев от напряжения, Джорджиана одарила Мэри короткой улыбкой и поспешила сесть рядом с Элизабет, чтобы сполна насладиться ее одобрением. В большинстве случаев Джорджиана не разговаривала с Мэри, но изредка такое случалось. Ее молчание отчасти объяснялось застенчивостью, но Мэри подозревала, что дело было не только в этом. Иногда она ловила на себе взгляд Джорджианы, наблюдавшей за ней с легким недоумением. Казалось, она спрашивала: что ты тут делаешь? Как ты здесь очутилась? И как долго собираешься оставаться? В ее любопытстве не было никакой злобы, лишь небольшой намек на удивление. Глядя, как Джорджиана вовлекает Лиззи в веселую беседу, в которой, очевидно, она не могла принять участия, Мэри начинала задавать себе те же вопросы.
Позже вечером, отдыхая в постели перед ужином, уже одетая, но сознавая, что спускаться еще рано, Мэри услышала звуки одной из своих любимых сонат, доносившиеся из-за фортепиано. Она узнала бы стиль Лиззи где угодно – такой смелый и беспечно равнодушный к местами появляющейся неверной ноте. Когда соната подошла к концу, Мэри услышала смех и радостные голоса. Последовала пауза, затем зазвучала новая пьеса, сыгранная с той утонченностью, которая могла принадлежать только Джорджиане. Мэри тихонько прокралась вниз и остановилась за дверью, прислушиваясь. Никто не смотрел в ее сторону. Там была Джорджиана, сосредоточившаяся на клавишах инструмента с выражением восхищения на лице. Рядом с ней стоял мистер Дарси, который переворачивал ноты и улыбался так, как никогда не делал, если Мэри была рядом. И там присутствовала Лиззи, ее рука лежала на руке мужа, а она глядела, излучая любовь, в то время как их маленький сын играл у их ног, стуча своими игрушками в ритме, который слегка вмешивался в красоту музыки. Четверка представляла собой прекрасную композицию, совсем как на картине: привлекательная, очаровательная и не требующая никаких дополнений.
Джорджиана роскошно закончила пьесу. Мистер Дарси гордо потрепал ее по плечу, а Лиззи захлопала в ладоши. Мэри закрыла глаза и отвернулась. Она не могла войти и присоединиться к ним. Ее присутствие только разрушило бы все очарование. В этот момент Мэри поняла: пусть в Пемберли с ней никогда не будут обращаться дурно – есть и другие способы дать понять, что ей здесь не место. Мистер Дарси никогда не проникнется к ней теплотой. Он мог терпеть ее ради Элизабет, но в его глазах она всегда будет худшей из версий самой себя: неотесанная, неуклюжая и скучная. Положение Джорджианы было совсем иным. Она никогда не станет гостьей, которую нужно терпеть. Она была их семьей, любимая и братом, и Лиззи, она была всегда желанна в этом доме. Если в Пемберли и найдется место для незамужней сестры, осознала Мэри, наблюдая за маленькой компанией вокруг пианино, то точно не для нее. Ей было не место в этих элегантных комнатах, среди этих красивых людей. Они были друг у друга, и этого было достаточно.
Когда Мэри сказала сестре, что собирается покинуть Пемберли, Элизабет не совсем поняла причины ее решения, но не стала чересчур настаивать на объяснениях. Возможно, она тоже почувствовала раздражение мистера Дарси от присутствия Мэри и, вынужденная выбирать между сохранением комфорта любимого мужа и своим долгом перед нескладной сестрой, запротестовала не слишком убедительно, когда Мэри объявила о своем отъезде. Тем не менее место, куда решила отправиться Мэри, ее удивило. Лиззи с трудом поверила, что она собирается посетить Лонгборн.
– Но зачем тебе туда ехать? Это место, должно быть, переполнено болезненными воспоминаниями.
Мэри не стала ни объяснять, что ее теперешние обстоятельства едва ли делают ее счастливой, ни признаваться, что ей больше некуда было идти.
– Думаю, мне хотелось бы снова оказаться в знакомом месте, в окружении вещей, которые я так хорошо знаю. Надеюсь, это меня утешит.
– В самом деле? Это кажется мне странным способом найти утешение. Не огорчит ли тебя, что Коллинзы поселились в нашем старом доме? Не уверена, что хотела бы видеть мистера Коллинза, расположившегося как дома в библиотеке нашего отца, или Шарлотту, восседающую за чайным столиком нашей матери.
– Да, я не сомневаюсь, что это будет нелегко. Но я смогу погулять в лесу и посидеть в нашем старом саду. Смогу почитать книги отца. Да и Шарлотта с весьма большой настойчивостью приглашала меня приехать.
Лиззи не сказала больше ни слова. Мэри была слишком деликатна, чтобы умолчать о том, что перспектива встречи с Шарлоттой была одним из главных побуждений ее просьбы наведаться к Коллинзам в Лонгборн. Ей отчаянно хотелось обсудить с кем-нибудь свое несчастье, и теперь она понимала, что ни Джейн, ни Лиззи не смогут ей помочь. Надежно обосновавшись в своих гнездышках с любимыми людьми, они не могли понять ее страхов. Шарлотта же – совсем другое дело. Она знала, что значит чувствовать себя безнадежной и одинокой. Мэри не всегда находила ее советы приятными или соглашалась с ее выводами, но ей очень хотелось поговорить с кем-нибудь, кто когда-то разделял ее затруднительное положение. Возможно, идеи, которые так потрясли ее, когда Шарлотта впервые призналась в них, теперь не покажутся такими уж ужасными. Опыт последних двух лет, несомненно, помог Мэри понять, почему Шарлотта была так решительна в своих суждениях. В глубине души Мэри надеялась, что ее пребывание в Лонгборне приведет к чему-то большему, чем просто советы наставницы. Ей очень хотелось узнать, права ли была Шарлотта, утверждая, что брак, основанный на личных интересах, а не на любви, имел такие же шансы на успех, как и большинство союзов. Счастливы ли были Шарлотта и мистер Коллинз? И если да, то должна ли Мэри решиться последовать примеру Шарлотты? Однако об этом она не сказала Лиззи ни слова.
