– Мэри, он здесь! Том здесь – внизу, в гостиной.
Мэри была ошарашена. Она так долго ждала этих слов. Раз за разом – в бессонной ли ночной темноте, в душной тишине гостиной при свете дня, в долгих прогулках по пыльным улицам города – она представляла, как слышит их, задавалась вопросом, как они будут звучать, что она почувствует, как поведет себя. И вот теперь, когда все произошло, она застыла, утратив дар речи.
– Ну же, это никуда не годится. Пойдем. Он спрашивает тебя. Ты обязана спуститься.
Мэри видела тетю, чувствовала ее волнение и беспокойство, слышала тревогу в ее голосе, но все это будто проходило где-то далеко отсюда. Будто она наблюдала эту сцену со стороны: вот она, тетушка, сама комната, ее книги. Затем ступор внезапно отступил – к ней пришло понимание. Мэри глубоко, судорожно вздохнула и каким-то образом снова пришла в себя.
– Он действительно здесь? Он наконец приехал?
– Да, да, он здесь и желает говорить с тобой. Пожалуйста, спустись.
Миссис Гардинер протянула руку, но Мэри не взяла ее.
– Мне необходимо уединение, буквально на минуту – собраться с духом. Пожалуйста, скажите ему, что я скоро спущусь. Я так долго его ждала, думаю, теперь он может немного подождать меня.
Миссис Гардинер умоляюще посмотрела на нее.
– Мэри, прошу тебя, только не позволяй себе гневаться. Дай ему шанс. Позволь ему поговорить с тобой.
– Хорошо. Но надеюсь, что также он выслушает меня. И я спущусь только тогда, когда буду знать, что сказать ему.
Миссис Гардинер колебалась; но Мэри была тверда. Когда тетушка вышла, она присела, уставилась на письменный стол, не видя ничего перед собой, а потом опустила голову на его прохладную гладкую поверхность. Она почувствовала слабый запах лака для дерева, и ей пришло в голову, что он не такой приятный, как тот, рецептом которого так гордилась Шарлотта Коллинз. Закрыв глаза, Мэри на минуту застыла. Затем выпрямилась, полезла в ящик и вытащила небольшую черную сумку. В той сумке, между страниц греческого словаря, который дал ей мистер Коллинз, так и хранился единственный листок бумаги с высказыванием на греческом.
Наше счастье зависит от нас самих.
Она внимательно изучила его, прежде чем сложить и спрятать в складках платья, затем пригладила волосы и спустилась вниз.
Чтобы войти в гостиную, требовалось немало мужества. На единый миг перед дверью Мэри испытала замешательство, потом каким-то образом оказалась внутри. Вот он, смуглый мужчина в темном жакете, стоит у панорамного окна и смотрит на улицу. В ее воображении он всегда был одет в коричневое пальто свободного кроя, подбитое мехом. Теперь же он был в городской одежде, высокий и заметно похудевший с тех пор, как она видела его в прошлый раз. Тут он повернулся, и Мэри потрясенно обнаружила на его лице печать тоски и страдания, которой была отмечена и она сама.
– Мисс Беннет. Не могу передать, как я рад снова вас видеть.
При звуке его голоса самообладание почти покинуло Мэри; но она была полна решимости не дрогнуть.
– Да, сэр. Полагаю, с прошлой нашей встречи утекло немало воды.
Он подошел к ней поближе, намереваясь ответить, но Мэри прервала его:
– Я говорю так не из пустой вежливости. С тех пор как мы виделись с вами в последний раз, прошло почти два месяца.
– Я знаю, – ответил мистер Хейворд серьезно. – Я считал каждый день. Каждый час.
Он замолчал, застыв в тихой, залитой солнцем гостиной, будто бы ожидая от нее поддержки.
– Я здесь, чтобы сказать, как сильно я скучал по вас. И узнать, что вы – очень на это надеюсь – тоже по мне скучали.
Он очень загорел, думала Мэри, несомненно, проводил время в постоянных прогулках под солнцем. И глаза на смуглом лице теперь сияют еще ярче.
– Я пришел объясниться, Мэри, если вы позволите мне это сделать. И попросить прощения. Я знаю, что не заслуживаю этого, однако все равно уповаю на ваше милосердие.
Когда он произнес ее имя, Мэри подумала, что должна капитулировать, уступить зарождающемуся в ней желанию позволить ему говорить и объяснять все произошедшее, но она подавила в себе этот порыв. Ей необходимо высказаться, пусть даже вопреки собственным чувствам.
– Я знаю, – сказала она, удивленная твердостью собственного голоса, – что у женщин так не принято, однако надеюсь, в данном случае вы позволите мне выступить первой. У меня было много времени, чтобы подумать, что я скажу, когда настанет этот миг. И теперь, когда он наконец настал, я бы очень хотела не допустить ошибки. Мы присядем?
Она подошла к дивану и устроилась там, выпрямив спину и высоко подняв голову. Мистер Хейворд занял свое место напротив нее, в кресле, в котором так часто сидел во время своих визитов, и ответил серьезным, выжидающим взглядом.
– Надеюсь, вы извините меня, если я начну с личного наблюдения.
Мэри знала, что ее слова звучат по-деловому жестко, но она тщательно подбирала их. Ей необходимо было держать себя в руках, и холодная точность слов этому способствовала.
– Сколько себя помню, я пыталась использовать свой интеллект, чтобы познать мир. За это меня дразнили и подвергали насмешкам – ведь качество это считается непривлекательным в женщине, – но оно выручало меня, когда я была одинока и несчастна, а ведь в этом состоянии я провела большую часть жизни. – Мэри поерзала. Она волновалась, но начало было положено, и теперь она чувствовала, что может продолжать. – Затем я повстречала вас, и все изменилось. Вы познакомили меня с поэзией. Вы показали мне красоту мира природы. Вы заставили меня смеяться. Вы подарили мне тепло, доброту и привязанность. Одним словом, вы открыли мне чувства, неведанные ранее.
Он сидел абсолютно неподвижно, больше не пытаясь заговорить.
– И я действительно чувствовала, мистер Хейворд. В вашей компании я испытала все разнообразие эмоций. Это начиналось как дружба, но вскоре я начала думать, – и позволила себе надеяться, – что вы хотите большего.
Мэри опустила глаза. Она хотела продолжать, но не была уверена, что сможет смотреть на него при этом.
– Это сделало меня счастливой. Я в самом деле не думаю, что когда-либо испытывала подобное счастье. А затем, на Озерах, все изменилось. Я ощущала, что теряю вашу привязанность, но не понимала причины. Было бы разумно и правильно спросить прямо, чем же я вас обидела, и не сдаваться, пока вы не дадите идущий от сердца ответ. Но мои эмоции взяли верх над голосом разума. Я была возмущена, сбита с толку, недовольна, и в конце концов смолчала. И вы тоже.
Внизу в холле позолоченные часы, предмет гордости мистера Гардинера, начали отбивать половину первого. Мэри остановилась и молчала, пока не стих звон курантов.
– Не могу сказать, что заставило вас промолчать. Знаю только, что, когда я начала сожалеть о собственном глупом молчании – а сожаление пришло довольно быстро, – вы уже уехали. И я ничего не могла сделать, чтобы исправить свою ошибку. Мне сказали, что как женщина я не могу проявить инициативу. Все, что мне оставалось, – это ждать. И только этим я и занималась до сегодняшнего дня.
