Они обменивались любезностями, а не перешучивались, как раньше. Это было болезненно для Мэри, так как служило явным признаком охлаждения их отношений. Но она не позволила вспышке чувств отвлечь ее от исполнения намерений. Если бы она смогла разговорить мистера Хейворда, ей, несомненно, представилась бы возможность спросить, что означает его поведение.
– Мистер и миссис Херст, похоже, не так выносливы, как вы.
Мэри обернулась и кинула взгляд на пару, которая с некоторым усилием продвигалась ниже по тропинке.
– Мне жаль. Поход дается им сложнее, чем они ожидали.
– Я предложил ей руку, когда мы пересекали ручей, но она оттолкнула меня.
– Очевидно, она в полной мере обладает нежным обаянием своей сестры.
На лице мистера Хейворда появилась было улыбка, но тут же погасла, стоило Мэри ее заметить. Он как будто всеми возможными силами скрывал проявления былой непринужденности и дружелюбия в их отношениях. Ну все, она не будет об этом больше молчать. Она должна узнать причину.
– Мистер Хейворд…
Она тяжело сглотнула, решившись начать. Но прежде чем смогла продолжить, позади них послышались приближающиеся шаги.
– Ты уж извини, Том, – воскликнул мистер Райдер, – но у меня есть кое-что для мисс Беннет.
Он раскрыл руку и показал бледно-желтый цветок, в чьих немного измятых очертаниях все же узнавалась примула.
– Наш проводник говорит, что их сезон почти прошел. Я нашел два цветка. Один получила мисс Бингли, а этот я сберег для вас.
– Благодарю вас, мистер Райдер.
– Вы можете высушить ее между страницами книги и использовать как закладку. Надеюсь, это несколько развеселит те пассажи мисс Берни, которые кажутся вам такими унылыми.
С этими словами он вернулся на свое место рядом с главой их небольшой процессии.
– Бедные примулы, – сказала Мэри, глядя на смятый цветок. – Какой печальный конец для такой красоты. – Она взглянула на мистера Хейворда. – Знаете, я сохранила жимолость, которую вы подарили мне в тот раз. Она стоит в стеклянной вазе на моем подоконнике и до сих пор сохраняет аромат.
Казалось, он не услышал ее, поглощенный наблюдением за своим другом, который медленно возвращался к мисс Бингли.
– Райдер определенно умеет производить впечатление. Он всегда найдет способ привлечь к себе внимание.
– Ваше замечание кажется излишне резким. Я думаю, его жест шел от сердца.
– Я уверен в этом.
Мэри, ошеломленная его мрачным тоном, ничего не ответила.
– Кажется, он довольно хорошо знает ваш вкус в литературе.
– На днях он застал меня с «Эвелиной» и сейчас напомнил об этом.
Мистер Хейворд выглядел так, словно собирался что-то добавить; но, похоже, передумал. Он на мгновение остановился, будто размышляя о чем-то, а затем внезапно объявил, что должен просить проводника о скорейшем привале, потому что чета Херстов вряд ли еще долго выдержит такой темп.
Пока Мэри стояла и наблюдала, как он уходит, ей внезапно пришло в голову, что мистер Хейворд ревновал ее – ревновал к своему другу. Это была такая необычная идея, что ей потребовалось время, чтобы ее осознать. Сначала это казалось нелепым, даже самонадеянным – как она вообще посмела вообразить, будто двое мужчин могут испытывать к ней настолько сильные чувства, чтобы возникла ревность? Из глубины ее разума, куда она пыталась загнать такие темные мысли, раздался давно знакомый шепоток, твердящий, что только красавицы вызывают в других настоящий интерес – девицы же, подобные ей, на это неспособны. Но другого варианта объяснить изменение поведения мистера Хейворда в эти несколько дней она просто не находила. Ему не удалось скрыть свое смущение, когда он застал ее в компании мистера Райдера. Сейчас у него внезапно испортилось настроение, а ведь это совсем не в его открытом, искреннем характере. Что же это, как не недовольство тем, что он, должно быть, считает знаками внимания к ней со стороны мистера Райдера?
Мэри поплотнее закуталась в плащ – порывы сильного ветра с холма так и норовили забраться за воротник. Она слишком долго оставалась на месте и теперь должна быстрее двигаться вперед, иначе потеряет остальных из виду – даже Херсты успели опередить ее.
Пока Мэри спешно продвигалась наверх, внутри нее бушевала такая буря мыслей и эмоций, что она едва ли замечала дорогу. Если все так и есть, открытие ее, в некотором роде, воодушевляющее. Если мистер Хейворд действительно ревновал, это говорило о том, что его чувства к ней не исчезли полностью. Будь она ему по-настоящему безразлична, стал бы он так переживать по этому поводу? Но чем больше Мэри размышляла, тем больше удивлялась, обнаружив, что это рассуждение, каким бы логичным оно ни было, не принесло ей ни облегчения, ни благодарности. Вместо этого она почувствовала нарастающее негодование. Какое право имел этот мистер Хейворд на такое поведение? По какой причине он ревновал?
Она сделала несколько глубоких вдохов, стараясь сохранять спокойствие, пока осторожно пробиралась сквозь жесткую траву. Повсюду были беспорядочно разбросаны большие камни; слишком велик риск споткнуться. Чтобы избежать этого, требовалась вся ее концентрация, и постепенно Мэри смогла взять себя в руки. Очень хорошо, есть обвинение, теперь нужно изучить доказательства. Тогда она узнает, есть ли тут основания для дела и что на это скажет ответчик.
Мэри была вынуждена признать, что поведение мистера Райдера действительно наводило на мысль о некоторой привязанности с его стороны. Его частые визиты на Грейсчерч-стрит, его постоянное стремление завязать с Мэри беседу едва ли можно было толковать двояко. И действительно, даже манера его разговора с ней подтверждала это – дразнящая фамильярность, в которой она временами замечала едва скрываемый интерес. Миссис Гардинер уже отметила это и дважды предупреждала Мэри, что стоит остерегаться обаяния мистера Райдера; если она обратила на это внимание, почему бы мистеру Хейворду не сделать то же самое?
Первым порывом Мэри было броситься вперед, найти мистера Хейворда как можно скорее и, отбросив стеснительность, попытаться убедить его, что она ничего не чувствует к его другу, что все эти опасения совершенно беспочвенны. Но что-то в ней противилось этой мысли. Она не сделала ничего плохого. Она не добивалась внимания его друга, и уж точно не отвечала ему взаимностью.
Если все это так угнетало мистера Хейворда, почему он не поговорил с ней и не спросил, является ли симпатия Райдера взаимной? Она была бы счастлива заверить его, что это не так. Но он этого не сделал. Вместо этого он отвернулся от нее, оставив ее, растерянную и несчастную, без намека на причину своего поступка. И после всего этого именно она должна заглаживать вину? Нижайше извиняться за проступок, которого не совершала? Что ж, этого она делать не будет. Если кто-то и должен был искать оправдания, так это мистер Хейворд.
Гнев был для Мэри незнакомой эмоцией. В прошлом она не чувствовала себя вправе уступать чему-то столь напористому. Она всегда считала себя виноватой в любой ошибке, в любых трудностях. Извинения стали ее привычным ответом на любой вызов. Но теперь она больше не чувствовала себя такой жалкой. Вспыхнувшее возмущение взволновало ее, пробудило в ней гордость. Мистер Хейворд по всем признакам испытывал к ней влечение, поощрял ее веру в то, что постоянно думает о ней, – но тем не менее не заявил об этом открыто. Как бы она ни хотела этого, он не признался в своих чувствах, однако же не колеблясь выразил свое недовольство, когда мистер Райдер проявил к ней интерес. Возможно, ему следует решить для себя, каковы же его настоящие чувства к ней, и выразить их честно и последовательно. Только тогда – и не раньше – у него могло появиться какое-то оправдание тому, что, как теперь убедилась она, было несомненным проявлением ревности с его стороны.
