— Тогда мне не будет плохо. — Пейшенс откинулась назад, сунула ногу под ступеньку.
— И ты будешь мне должна.
В их голосах звучал вызов, а во взглядах чувствовалась дружеская подначка. Позднее я поняла, что это было началом дружбы, но в тот момент странность этого дня мешала мне это почувствовать. Пока мы шли по лагерю, Сидни следил за нами взглядом, мерно поглаживая гладкую спину гнедого коня. Поймав взгляд Луэллы, он произнес:
— Приходи в новолуние, мы снова будем играть.
Приглашение было странное, но сестра улыбнулась.
4
Эффи
Ночью Луэлла прокралась в мою комнату с конфискованным у мамы номером журнала «Домашний очаг». Мы лежали рядышком и изучали весеннюю моду. С плеча Луэллы свисала заплетенная Пейшенс коса.
— Великолепно! — Она перевернула страницу. — Надеюсь, мама не увидит рекламу летнего лагеря Ассоциации молодых христианок. «Поход к озеру с корзинками для пикника и фотографическими аппаратами… игра в теннис, костер дружбы». Хотя нет, это еще лучше: «Утреннее чтение Библии, вечерние службы… проводятся на открытом воздухе, напоминая о красоте Господнего мира. Очищение для тела и души!» Помнишь, они прошлым летом хотели нас туда отослать? Уверена, что в этом году все-таки отошлют. — Она театральным жестом прижала руку к сердцу: — Родители боятся за мою душу!
— Меня никуда отправлять не рискнут, а разделять нас не станут, так что ты в безопасности.
— Обещай устроить пару приступов для надежности.
— Обещаю, — солгала я.
Я приучилась скрывать свои приступы и не собиралась никому рассказывать о недавнем недомогании.
— Пейшенс сказала, что они никуда не уедут до осени, так что мы сможем ходить в табор каждый день.
— Опять убегать? — Я не могла понять, как к этому относиться.
— Конечно! Буду танцевать с цыганами каждый день, если нас не отправят в этот гадкий лагерь.
— Но в июне мы уедем в Ньюпорт.
— Ну, хотя бы до этого.
Каждое лето мы ездили в Ньюпорт, где у нас были родственники. Я ждала этого, хотя большую часть времени мы проводили либо сидя в просторном доме, либо прогуливаясь в белых платьях по подстриженным лужайкам в компании с другими девушками — как стайка цапель. Я каждый раз надеялась, что мама позволит нам пойти на пляж поплавать. Она считала купальные костюмы неприличными, поэтому допускалось только ходить по песку в обычном наряде, ощущая лишь соль на губах и с шипением подкатывающие к ногам волны. Это было мучительно!
Луэлла задержалась на странице с изображением девушки в шляпке с пышными перьями, отобранными у какой-то незадачливой птицы. Каскады жемчужин украшали волосы, шею и талию, изгибы которой напоминали какой-то струнный инструмент.
— Я бы все отдала за такое платье, выдохнула она. — Но папа мне не позволит.
— Пока нет.
— Никогда! — Луэлла захлопнула журнал и сунула его под кровать, потом выключила свет и натянула одеяло повыше.
— А что ты сделала с шарфом Пейшенс? — шепотом спросила я.
— Спрятала под матрас.
— Ты думаешь его вернуть?
— Ни за что! Я хочу вспоминать сегодняшний день каждую скучную минуту моей скучной жизни.
Я соскользнула пониже и прижала холодные ноги к ногам Луэллы. В окно светила полная луна, и глаза сестры сверкали в ее свете.
На следующий день церковь была особенно невыносимой. Преподобный бубнил и бубнил, все вокруг казалось скучным и бесцветным: скамьи, молитвенники, лица, прически… После этого нам пришлось весь день провести с нашей древней бабушкой в ее доме в Грамерси-парке, глядя на сильно напудренное белое лицо и черный чепец. Бабушка была крохотной усохшей женщиной, которая пыталась компенсировать свой размер категоричностью и добродетельностью. В ее присутствии я всегда тушевалась и не могла придумать ни одной реплики. Я знала, что она считает меня глупой как пробка.
К счастью, сегодня она принялась строго расспрашивать Луэллу, а я молча наблюдала за ними, думая, что случится, если бабушка задумает улыбнуться — потрескается ли ее фарфоровая кожа, когда застывшие морщинки придут в движение?
В школе было не веселее, чем в церкви, а хореография стала для Луэллы пыткой. Я начинала понимать ее стремление уйти к цыганам: там кипела жизнь. Может быть, Марселла зачаровала нас, сделав нашу повседневную жизнь такой тусклой?
В пятницу мы сговаривались в ванной комнате, пока Луэлла втирала в ступни целебную мазь.
— Иванов трижды на меня накричал, потому что я положила в туфли слишком мало набивки, а также вздрагивала во время бурре. «Вы похожи на измученную рыбу! Улыбайтесь, Луэлла, улыбайтесь же!» — Луэлла передразнила его акцент и воздела руки, чуть не уронив баночку с мазью в умывальник. — Того, кто изобрел пуанты, следует застрелить.
Это был один из редких моментов, когда я не завидовала ее способности танцевать.
В субботу мы почти сумели ускользнуть, когда мама, захлопнув книгу, выглянула из гостиной:
— Слишком холодно для прогулок. Не покажете мне свои наброски с прошлой недели?
Луэлла быстро соврала, что мы отнесли рисунки преподавателю, а сегодня будем работать над стихами для школьного конкурса поэзии.
— Что же вы не взяли блокноты? — Мама приподняла идеально изогнутую бровь.
Я молча продемонстрировала тетрадь в кожаном переплете, куда записывала идеи для рассказов.
— А твой, Луэлла?
— А мы вместе пишем, — улыбнулась она.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила меня мама, прищурившись.
— Очень хорошо! — Вчера у меня был приступ, который я не сумела скрыть.
Луэлла притянула меня к себе:
— Я о ней позабочусь. Увижу малейший признак слабости — сразу отведу домой.
Мама нервно постучала пальцами по корешку книги и вздохнула.
— Свитеров недостаточно. Накрапывает. Если польет дождь, немедленно возвращайтесь, — велела она. — А сейчас наденьте пальто.
Так и сделав, мы поцеловали маму на прощание и не спеша пошли по дороге, чувствуя на себе ее взгляд. Но стоило нам завернуть за угол, как мы сразу понеслись вперед. Темные облака громоздились на горизонте, а вокруг нас плавал редкий туман.
Цыганский табор кипел от возбуждения. Дети готовились устроить какое-то представление, и все расселись на траве перед простынями, натянутыми между двумя фургонами в качестве занавеса.
Трей заметил нас, выскочил из фургона и проводил к расстеленному на траве ковру. Представляли «Ромео и Джульетту». Трей играл пылкого Ромео, а резвая, как эльф, девочка — Джульетту.
Ромео падал на колени в траву, Джульетта высовывалась из окошка фургона. Реплики актеров ветер уносил прочь, а реквизит и декорации зрители должны были представить сами. Дождь задержался ровно до той минуты, когда герои упали на землю замертво. Коврики и одеяла пришлось собирать, когда еще не утихли аплодисменты. Трей быстро поклонился и побежал в публику, схватил меня за руку и отвел в шатер, где, прикрыв плечи вязаной шалью, стояла Марселла.
