— Сигне — красивое имя, тебе идет.
— И Эффи так сказала. Но я не стану снова менять имя.
— Да я и не хочу. Просто знай, что твое настоящее имя мне тоже очень нравится.
Снова брызнули слезы, и я отвела его руку.
— Хватит! — сказала я и поставила на огонь кастрюлю.
Позже, когда Трей заснул, я выскользнула из постели. Книга Эффи стояла на полке. Я сунула ее под мышку, вышла из дома и направилась к большому камню на заднем дворе. Обычно с него прыгали дети, царапая и разбивая свои многострадальные колени. Я залезла на гладкий камень, свесила с него ноги. Воздух все еще был теплым. Я посмотрела на полную луну. Ведь это просто кусок ледяного камня, который каким-то образом заливает мир молочным светом. Эта луна видела, как мы с папой стреляем в койотов, как я прыгала с крыши, как я потеряла Эдну, как я убежала с Эффи. Под этой самой луной я выбросила младенца в реку, эта луна появилась на небе через несколько часов после маминой смерти. Крепкий, надежный шар. Может быть, и папа теперь на нее смотрит. Ему сейчас должно быть шестьдесят девять лет.
То и дело шлепая комаров, я открыла книгу и пролистала ее до конца. Если Трей без труда нашел книгу Эффи, папа тоже может ее найти. Мне всегда было стыдно за то, что я отказалась от его имени. Этой историей он вряд ли будет гордиться, но, по крайней мере, в ней было мое имя. Оно сохранилось навсегда вместе с памятью о маме.
Я посмотрела на обложку: «Эффи Тилдон. Дом милосердия». Хорошо, что я рассказала ей о себе. Ее имя тоже запомнят. Я рисковала собой, чтобы вернуть ее семье, — и это был единственный бескорыстный поступок в моей жизни. Даже Эдну я отпустила ради себя. Я любила ее, а сделать что-то для того, кого ты любишь, — тоже эгоизм.
Подняв лицо к небу, я почувствовала холодные лучи лунного света и коротко помолилась за Эффи, прежде чем вернуться домой.
Этой ночью мне снились странные создания, крылатые и исполненные очей. И когда они расправили крылья, их перья заколыхались подо мной, как темная вода в глубокой бездне.
На ее поверхность поднялась Эффи. Она выглядела в точности так, как в первый день, когда я увидела ее в прачечной Дома милосердия. Она улыбнулась, я коснулась ее мягкой щеки, но крылья созданий охватили ее и увлекли прочь. Осталось только небо, освещенное дрожащим белым светом луны.
Послесловие
В 1891 году в самой высокой точке парка Инвуд Хилл, что на Манхэттене, вырос печально известный Дом милосердия — приют для «нуждающихся и падших женщин». Это было зловещее массивное здание, растянувшееся на всю вершину холма. Женщин, заключенных в нем, невозможно было увидеть через зарешеченные окна спален или душной прачечной, и уж тем более в подвале, куда их запирали за малейшую оплошность. Хорошим считался день, в который никто не ломал себе палец или не обжигал руку кипятком. Женщины стирали, гладили и складывали одежду, их бесконечные дни состояли из тяжелой работы, боли в ногах и мигреней, вызванных сильным запахом газа в тесной прачечной. Они молились, чтобы не заболеть чахоткой и не отправиться умирать в одиночестве в Дом отдыха для больных туберкулезом — еще одно мрачное здание по соседству.
Я стояла на живописном холме, воображая массивное здание, возвышавшееся там когда-то, представляла женские лица, прижавшиеся к решеткам, ярость и решимость, пылающие в женских глазах.
Начиная сбор материала для «Девушек без имени», я ничего не знала о Доме милосердия. Меня зачаровала история жутких ирландских «Прачечных Магдалины» — приютов, которые церковь продавала за миллионы долларов — вместе с кладбищами, полными безымянных могил. Отличный материал для романа.
Но, исследуя этот материал, я выяснила, что такие приюты существовали и в Соединенных Штатах. Первый открылся в Кентукки в 1843 году. К концу века их стало уже двадцать пять. Это были религиозные заведения, созданные якобы для помощи женщинам, их исправления, а также для содержания женщин, осужденных за преступления сексуального характера. В реальности туда помещали женщин и девочек любого возраста за любое «аморальное» поведение. Это были настоящие тюрьмы. И неважно, как они назывались — приютами или прачечными. В этих социально одобряемых заведениях запирали и мучили женщин и детей, пользовались их рабским трудом, а церковь получала миллионы за услуги прачечных и изготовленные заключенными кружева.
Я много часов провела за чтением статей о Доме милосердия, мечтая дать слово и жизнь этим женщинам. Работа продвигалась, и я поняла, что в Ирландии хотя бы вытащили на поверхность коррупцию, царящую в церкви под прикрытием «спасения», а прачечные в Соединенных Штатах, прикрывавшиеся религией, никто никогда не призвал к ответственности. О женщинах, попавших в такие дома, редко говорили и редко вспоминали.
Из историй этих настоящих, живых и смелых женщин родились Эффи, Мэйбл и Луэлла. Я хотела показать, каким пестрым ковром в социальном плане был Нью-Йорк на рубеже веков, с его иммигрантами, многоквартирными домами, цыганами, стоявшими табором в Инвуде, и богатыми представителями Викторианской эпохи, цепляющимися за свои традиционные ценности, которые стремился растоптать новый блестящий век.
Мне хотелось бы объяснить, почему я употребляю в романе слово «цыгане». Его можно счесть оскорбительным, поскольку оно не отделяет рома — этническое образование, изгнанное с родной земли, — от кочевников, которые сознательно выбирают такой образ жизни. Я использовала это слово из соображений исторической точности. Мои персонажи просто не знали о том, что следует употреблять разные слова. Я понимаю, что слово «цыгане» может показаться оскорбительным, и еще раз подчеркиваю, что употребляю его как примету времени и места. Оно никак не отражает моих собственных взглядов на рома.
Я тщательно изучила образ жизни рома в Америке десятых годов прошлого века, чтобы создать персонажей, отражающих реальность, а не унизительные стереотипы и суеверия. Я надеюсь, что я изобразила этих людей — Пейшенс, Трея, Марселлу, Сидни — с уважением и точностью. И, показывая слабости и заблуждения моих героев, я не ставила целью объяснить их бедностью, привилегиями или культурными различиями, а, наоборот, стремилась показать, как на самом деле мы все похожи.
В моем романе эти миры сталкиваются и сплетаются самым неожиданным образом, демонстрируя темную сторону женской судьбы в разных социальных кругах в далеком 1913 году. Голоса Эффи, Мэйбл и Луэллы вторят голосам женщин, чьи истории никто не рассказал, женщин, которые страдали и терпели, — и все-таки выжили.
