— Читай. Это почти не больно.
Обычно я не говорила с мужем так смело и сейчас не могла понять, встревожило ли его это или заинтриговало. Он взял листок у меня из рук и посмотрел на огонь, словно раздумывая, не сжечь ли письмо. Потом достал из кармана очки и развернул листок.
Я уже прочитала письмо трижды, и каждый раз мне делалось больно от гнева, которым оно дышало, даже почерк Луэллы как будто возмущался.
Я слышала ее укоризненный голос так ясно, словно она стояла рядом. Она писала, что не раскаивается в том, что сделала, особенно после того, как мы наняли детектива для ее поисков. Сидни нашел работу, он помогает местному рыбаку, и они неплохо живут. Если бы мы волновались из-за нее, нам следовало бы приехать самим. Но нас, очевидно, волнует репутация семьи, на которую ей плевать. Луэлла не намерена возвращаться домой, и если мы не оставим ее в покое, она выйдет замуж за Сидни, просто чтобы позлить нас. Неужели мы не понимаем, что из-за этого она и сбежала? Из-за того, что мы стремились контролировать ее, а не понимать. А папа изменил свое поведение? Ведь она не делает ничего, чего не делал он. Она писала, что ей хотя бы хватило смелости восстать против него. И мы должны сказать Эффи, что старшая сестра просит у нее прощения: Эффи тут ни при чем. Луэлла ее любит, и они снова будут вместе. Она обещает.
Прощания не было, только торопливая подпись.
Эмори посмотрел на меня поверх металлической оправы очков. Синева глаз померкла.
— Когда наша дочь стала такой жестокой? — спросил он, осторожно снимая очки и пряча их в карман.
Я сама сходила с ума от злости. Луэлла не должна была мстить отцу за меня, не должна была меня позорить. Никого не касается, чем мужчина занят в свободное время. Если я закрываю на это глаза — таков мой выбор.
— По крайней мере, мы знаем, где она, и ты можешь съездить за ней. Я проверила расписание поездов. Сегодняшний поезд до Бостона прибывает в Портленд завтра в семь утра. — Обычно я не указывала ему, но обычно я и скотч днем не пила.
Эмори бросил письмо на столик. Он не разозлился, просто казался вымотанным и неуверенным в себе.
— Я не стану этого делать. Луэлла явно отказалась возвращаться домой, и я не собираюсь умолять свою дочь. Ты думаешь, она сможет прожить в кибитке всю зиму в штате Мэн? Осмелюсь предположить, что она вернется до первого снега. — Его самоуверенность уколола меня: он не сомневался, что я соглашусь с ним. Да и с чего бы? Разве я когда-то ему противоречила? Никогда. Вот и ответ. Порой я могла склонить его на свою сторону, если речь шла о девочках, но я никогда не задавала ему вопросов. Поначалу — потому что любила его. Потом — потому что не хотела знать правды.
Прикончив виски, я поставила стакан на кофейный столик. На драгоценном дереве (столик Тилдоны купили еще в XVIII веке) виднелся влажный след. Мне было приятно его оставить. Я встала, чтобы сходить за сигаретницей. Когда я вернулась, Эмори, чуть отклонившись назад, уставился на меня, наблюдая, как я закуриваю и швыряю сигаретницу на диван. Прокатившись по бархату, она звякнула о подлокотник.
Я глубоко затянулась и выпустила облачко дыма в сторону Эмори.
— Возможно, твоя дочь поймет, зачем возвращаться домой, если ты принесешь ей извинения за то, что сделал.
Это его удивило.
— Ты хочешь ей настолько уступить? Позволить диктовать условия? — Он ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, продолжая смотреть на меня. По крайней мере, он не заявил, что ему не за что извиняться.
Картинным жестом Эмори потянулся к моей руке, но я отвела его ладонь. Я не собиралась смягчаться. Я никогда не позволяла себе злиться на него, но теперь была зла.
— Я хочу знать, как ты намерен вернуть нашу дочь.
Его обычная тактика не возымела успеха, и Эмори подошел ко мне ближе. Думаю, он желал сближения.
— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я запер ее на чердаке? Пригрозил лишить наследства? Она не вернется домой, пока не захочет.
— Может быть, это ты не хочешь, чтобы она возвращалась?
— Не говори глупостей, Жанна! — Его самообладание дало трещину. На скулах выступили красные пятна. Он не привык к возражениям, а мне его дискомфорт доставлял удовольствие. Чуть успокоившись, он сказал: — Ты слишком расстроена, чтобы это обсуждать. Поговорим, когда ты придешь в себя. — Сообщив это, он повернулся к двери.
Я наконец-то загнала его в угол, и он готовился сбежать. Я последовала за ним в коридор.
— Я полностью в себе. — В моем голосе слышалось возмущение, накопившееся за годы.
Он не стал меня слушать, надел пальто и снял с крючка шляпу.
— Куда ты?
— Прогуляться. Мне нужен свежий воздух.
— Не смей меня игнорировать!
— Я тебя не игнорирую. Мне просто нужно спокойно подумать.
— О чем? О своих прегрешениях?
Эмори подошел ко мне и наклонился совсем близко:
— Прекрати, Жанна. — Над верхней губой выступили капли пота. Он был так близко, что я могла поцеловать его. Может быть, он поцелует меня сам, лишь бы я замолчала. — Прекрати.
Я не хотела его целовать. Я хотела сделать ему больно.
— Что прекратить? — Я издевалась, как злобная школьница.
— Сейчас не время. — Каким-то образом он повернул дело так, будто это я отказываюсь от важного разговора.
Он распахнул дверь, и я закричала:
— Просто верни Луэллу!
Но тут Эмори уронил шляпу, наткнувшись на Эффи, которая стояла на верхней ступеньке.
Мы уставились на нее. Но в нашем ослеплении мы не смогли ее по-настоящему увидеть. Наша младшая дочь проскользнула в дом и побежала наверх.
Никто из нас не сказал ей ни слова и не посмотрел ей вслед.
11
Эффи
Вслед за сестрой Марией я поднялась на два лестничных пролета и оказалась в дортуаре, заставленном рядами кроватей. Серые шерстяные одеяла прикрывали тощие матрасы, сверху лежали плоские подушки. Реку отсюда видно не было. За высокими зарешеченными окнами раскачивались густо переплетенные ветви, темневшие на фоне бесцветного неба.
Меня заставили вымыться и тщательно прополоскать волосы в ванной комнате.
— Чтобы всех вшей выгнать, — заявила сестра Мария, настолько уверенная в их наличии, что я не стала ее разубеждать.
Ледяная вода текла кое-как, и я мылась очень быстро, орудуя бруском бурого мыла. Ватерклозета в ванной не было — только фарфоровая раковина, голые трубы и ванна, из которой я выскочила, как только промыла волосы. Я облачилась в теплое шерстяное платье, которое мне дали на смену моей одежде, и даже не обратила внимания на то, какое оно колючее.
В коридоре, терпеливо сложив на груди руки, меня ждала сестра Мария. Она кивнула, и мы пошли вниз. Мокрая коса холодила шею. По пути сестра Мария объясняла, что на третьем этаже расположены дортуары, на втором — классные комнаты и столовые Ассоциации женщин, куда меня никогда не пустят, а на первом — часовня, приемная, прачечная, столовая и ванная. По ночам посещать туалет нельзя — под нашими кроватями стоят ночные горшки.
