— Такое легкомыслие и совсем на тебя не похоже, папа, — мрачно повторила Луэлла. — Между прочим, сегодня нам повезло встретить самую поразительную женщину современности, некую мисс Инес Милхолланд.
В груди у меня все сжалось. Я тронула языком обкусанную изнутри щеку и взмолилась, чтобы сестра замолчала.
Папа потянулся за перцем и улыбнулся маме:
— Помнишь ее отца, Джона Элмера Милхолланда? Он редактор «Нью-Йорк Трибюн». Моя мать приглашала его к себе, пока его взгляды на женские права не стали слишком экстравагантными, по ее меркам. — Папа слишком энергично молол перец над своей тарелкой.
На мамином лице ничего не отразилось.
— Имя знакомое, но я его совсем не помню, — пожала плечами она.
Луэлла не могла такого спустить:
— Инес Милхолланд вела парад суфражисток в Вашингтоне. На белом коне. Это было во всех газетах. Я тогда подумала, что она очень красивая. Папа любит красивые вещи. Правда, папа?
Папина улыбка увяла.
— На этот спектакль пришло больше людей, чем на инаугурацию Вудро Вильсона. Нашу систему выборов президента теперь совсем не уважают.
— Потому что она не дает права голоса женщинам, — заметила мама.
Все удивленно посмотрели на нее.
— Что такое? — Мама закончила есть и сидела со спокойным видом, положив на колени руки в перчатках. — Я не такая старомодная, как вы воображаете. Я считаю, что женщины должны голосовать. Не поймите меня неправильно, я не одобряю протестов и их манеры делать заявления… Например, та шестидесятилетняя дама, которая со знаменем стояла на горе в Перу. Я полагаю, что должен быть более тихий и дипломатичный способ добиться того же.
— Никто не станет слушать. — Луэлла мрачно посмотрела на папу, но он выдержал ее взгляд:
— Дерзких — не станут.
— А как женщины могут добиться того, чтобы их услышали?
— У каждого поступка есть последствия.
— Именно это я и имею в виду.
Они перебрасывались словами, как теннисным мячиком, ожидая, что противник попадет в сетку.
— Я ужасно рада, что ты нас представил. — Луэлла изобразила смешок. — Думаю, мы с великолепной мисс Милхолланд будем сражаться плечом к плечу. Сила — в массовости.
— Ты этого не сделаешь. — Папа покраснел.
— Я не это имела в виду, Луэлла. — Мама встревожилась, потому что беседа явно сошла с рельсов.
Я съежилась на стуле. Луэлла вела себя ужасно.
— Ты не помешаешь мне бороться за права женщин. Я буду делать то, что хочу. Как и ты.
Папа грохнул кулаком по столу так, что тарелка подпрыгнула:
— Да! Верно! Я заслужил это право, когда повзрослел!
— Через несколько месяцев мне будет шестнадцать. Я смогу выйти замуж, если захочу.
Мама громко втянула воздух сквозь зубы.
— Без моего позволения — нет! — У папы на скулах набухли желваки.
— Мне не нужно твоего позволения. Закон мне все позволяет, — торжествующе заявила Луэлла.
Обычно мама защищала Луэллу от папы, но это было уже слишком. Она молчала, глаза у нее были, как у лани, застигнутой лесным пожаром. Взгляд отца вспыхнул гневом.
— Что же, у тебя есть кто-то на примете? — насмешливо спросил он.
— Может быть.
Я знала, что Луэлла выдумывает, но складка на лбу отца явно доказывала, что он этого не знает.
— Существуют дома, куда отправляют недостойных девиц вроде тебя, и я уже близок к этому. — В его голосе слышалась угроза.
— Как ты смеешь называть меня недостойной! Это не я делаю то, чего делать не следует! — В голос Луэллы послышалась паника. — Это ты…
— Вон! — заорал отец, вскакивая на ноги.
Он поднял руку, как будто хотел схватить непокорную дочь, но Луэлла выбежала из комнаты. Стукнула дверь. Послышались шаги на лестнице. Наступила жуткая тишина. Папа сел и поднял с пола салфетку.
— Боже милосердный! — выдохнула мама. — Что вселилось в эту девочку?!
Никто не ответил. Я уставилась в пол, потому что из глаз текли слезы.
Мама потянулась ко мне через стол:
— Все хорошо, милая. Это просто такой период. Позвони Неале, чтобы подавала десерт.
Я кивнула и взяла колокольчик.
Лимонные тарталетки были съедены в тишине. От каждого кислого кусочка у меня сводило челюсть, но я доела все, замечая, что родители старательно не смотрят друг на друга.
После ужина я увидела, что дверь в комнату Луэллы открыта. Я знала, что меня ждут. Она скинула туфли и ходила по ковру в одних чулках. Окна выходили на север, и в комнате всегда было прохладно. Я села на кровать с пологом. Резные вишневые столбики, походившие на гладкие стволы деревьев, поддерживали облако багровой ткани, нависавшее надо мной, как огромный мягкий живот. В отделке комнаты преобладали темно-красные цвета, совсем не подходившие сестре.
Жаркий алый мог бы ей пойти, но не этот — сдержанный, мужественный ржавый.
Луэлла ходила туда-сюда, за ней по полу волочился подол платья.
— Почему папа такой ханжа? Цепляется за свою мораль, притворяется старомодным и провинциальным, готов меня услать из дома, когда сам попадет в ад за свои грехи!
— Как ты можешь так говорить! — Хорошо, что я успела закрыть за собой дверь.
— Что хочу, то и говорю!
Я помолчала, обдумывая то, в чем хотела убедить сама себя.
— Может, это не то, что мы подумали. Наверное, мы все не так поняли. Или не разглядели.
Моя сестра уперла руки в бедра и бросилась ко мне:
— Я узнаю поцелуй, если увижу!
— Ты никогда ни с кем не целовалась.
— А ты откуда знаешь?
— Ты целовалась?! — Это открытие было еще похуже папиной несдержанности.
— А если и да?!
— С кем?! Когда?! Почему ты мне не рассказала?
— Я тебе не все рассказываю, Эффи.
Это признание сдавило грудь, словно на нее лег камень.
— Может быть, папа просто ей что-то тихо говорил.
— Хватит его защищать! — Лицо ее горело, глаза казались огромными.
Я хотела спросить, с кем она целовалась.
— Я его не защищаю, просто говорю, что мы не знаем точно. Женщина подошла к нам. Это она пригласила папу выйти. Отказаться было бы невежливо. Может быть, это она его поцеловала. Может, он ее оттолкнул после этого. Мы же не видели.
Это могло быть правдой. Может быть, она привстала и сама прижалась к нему.
Луэлла с отвращением фыркнула:
