Он впился в ее губы, стягивая с нее футболку. Кто сказал, что у двух неумех не может быть жаркого секса? Когда между двух огней, когда страсть захватывает с головой, когда друг без друга невозможно даже дышать, когда весь мир — в этих глазах, в этом огне, в этой жадности, в этом обоюдном желании — и обоюдном же наслаждении? Нет, не отпустит и никому не отдаст! Если надо драться, будет драться! Слишком часто отступал. Слишком легко сдавался.
— Катька…
— Я буду задавать тебе вопросы, Давыдов! — едва дыша, пробормотала она. — Часто-часто… Постоянно… И ты будешь на них отвечать…
Рома, расхохотавшись в голос, прижал ее к себе. Как здорово, что Катюхина одежда нисколько не высохла — они проверяли. Отличный повод не отпускать ее домой. А уж согреть ее у Ромы, кажется, получалось.
— Со всей искренностью, Катюх! — пообещал он. — И с огромным желанием!
Забытая пицца остывала на микроволновке, но до нее никому не было дела. Катя, усевшись на Ромкины бедра, с удовольствием изучала его, нежно водя пальцами по все еще влажной коже. Слева, под самыми ребрами, был едва заметный шрам, и Катя, погладив его, глубоко вздохнула.
— Это… после того случая, да, Ром? — чуть придушенно спросила она. — Когда ты нас с Сонькой спасал?
Он улыбнулся и погладил ее двумя ладонями по талии. Катюха просто не представляла, какой красивой была. И как сносила голову.
— Кто кого еще спасал, — резонно заметил он. — Вы с Бессоновой так уделали того придурка, что он явно товарищу позавидовал. Ну а шрамы, в конце концов, украшают гусаров. Да и вспомнить есть что.
Последние фразы Рома сказал специально, чтобы стереть с Катюхиного лица озабоченное выражение. Не хватало еще, чтобы она виноватой себя за его ранение чувствовала. С нее станется.
— Ром… — ну вот, пожалуйста, уже и придумала себе новую ответственность. Вечный президент. — Ты, наверное, тогда решил, что я гордячка неблагодарная и не способна оценить, что ты для нас с Сонькой сделал и как рисковал…
Рома усмехнулся: ну почти. Но правду она точно не узнает.
— Кать, забей, — посоветовал он, но она мотнула головой. От Ромкиных рук было тепло и щекотно, когда браслеты слегка царапали кожу, а ей надо было все объяснить. Прямо сейчас. Хотя, возможно, момент был совсем неподходящий.
— Я… крови боюсь… жутко… прямо до обморока, — выдохнула она и накрыла Ромкины руки своими. — И когда на боку у тебя увидела… Ладно Сонька сразу все поняла, утащила тебя. А мне потом так стыдно перед тобой было, что я даже глаз на тебя поднять не могла. Президент, называется, а первую помощь оказать не способна…
— Ох, Сорокина, — рассмеялся Рома и притянул Катюху к себе, неожиданно сильно захотев ее поцеловать. — Прощаю тебе твою слабость. Я вот жаб боюсь до судорог, так что не вздумай при мне в лягушку превратиться. А то тоже буду по гусарской доблести страдать и тебя стороной обходить.
Катя хихикнула, а потом сладко ответила на поцелуй, вытягиваясь на Роме всем телом. И что, спрашивается, могло быть лучше, чем просто валяться вот так вдвоем в постели, говорить о всяких пустяках и целоваться по поводу и без повода? Проблемы вернутся завтра и завтра будут решаться. Сегодня они имели право просто быть друг у друга.
— Катюх, а Катюх, — Рома дунул в рыжую челку, собираясь задать совершенно бредовый вопрос, — как думаешь, у нас с тобой сейчас свидание? Вроде бы все атрибуты против: ни цветов, ни свечей, ни романтического ужина. И обстановка, мягко говоря, не вдохновляющая…
— Совсем не вдохновляющая, — согласилась Катя и глянула вокруг. — Развращающая. И ты, Давыдов, самый главный развратник. Ни цветов, ни стихов — а девушку в постель уложил. А еще от своего гусарского наследия открещивался.
Рома рассмеялся: развратником его еще никто не называл. Но если Катюхе после всего их сегодняшнего разврата хотелось стихов…
Он подтянул ее еще выше и прижался подбородком к виску.
— Томительный, палящий день
Сгорел; полупрозрачна тень
Немого сумрака приосеняла дали.
Зарницы бегали за синею горой,
И, окропленные росой,
Луга и лес благоухали.
Луна во всей красе плыла на высоту,
Таинственным лучом мечтания питая,
И, преклонясь к лавровому кусту,
Катя, в первую секунду изумленно хлопнувшая ресницами, следом заулыбалась и прильнула растроганно к Ромке. Она и не думала, что это может быть так приятно.
— Мне еще никто никогда не читал стихов, — прочувствованно прошептала она, когда он закончил и с быстрым вдохом уткнулся носом ей в волосы. — Спасибо, Ром!
— Предкам спасибо, — смущенно пробормотал он. — Один сочинил, другой заставил выучить. Не думал, что когда-нибудь пригодится.
Катя тепло улыбнулась и прижалась губами к его щеке. Стесняющийся своей сентиментальности Ромка был до невозможности милым. А мысли о том, что стихи он читал ей голышом, прижимая к самому сердцу…
— Ром… — Катя поскребла ногтями по его груди. — Мне сказать тебе кое-то надо. Только обещай, что не рассердишься. Хотя бы не сейчас.
Он повел плечами и чуть напрягся, не зная, к чему готовиться.
— Обещаю.
Катюха вздохнула и спряталась ему под мышку. Невдохновляющее начало.
— Я отца твоего дураком обозвала, — созналась в хулиганстве она. — Может, он и умолчит, конечно, об этом, но если тебе вдруг снова достанется, то это из-за меня. Прости!
Голосок у нее дрогнул, и Рома сильнее сжал руки. Катюха тут же обхватила его поперек груди.
— Я просто тебя искала и маме твоей звонила, — забормотала она, прежде чем он успел ответить. — А он сказал, что не знает, где ты, и что… — тут Катя осеклась, не уверенная, что Роме стоит слышать все подробности их разговора. Однако он сам продолжил, и весьма спокойно:
— Что у него больше нет сына, в курсе, — Рома с нежностью погладил ее по щеке. — Ты моя героиня, Катюха! Я всегда твоей смелости поражался, но тут ты просто сама себя превзошла.
— Да, Ром!.. — возмущенно выглянула из своего укрытия она. — Я же не за тем совсем!.. Я объяснить хотела!.. Чтобы ты не думал!..
— Героиня! — весело повторил Рома и притянул ее к себе. Он все понимал, но не хотел сейчас об этом говорить. Хотел просто до очередного опьянения целоваться с Катюхой, избавляясь от всех былых невзгод и отгораживаясь от будущих. И ничего лучше ее поцелуев — сначала чуть встревоженных и виноватых, а потом жгучих, требовательных, терзающих, присваивающих — на свете не было.
Но, кажется, этот самый свет сговорился против них. Потому что едва у Катюхи сбилось дыхание, как комнату огласила резкая, неприятная музыка, и Катя, вздрогнув, ошалело уставилась на свою сумку.
