— Ну, вообще я как раз закрыл магазин…
Ее глаза наполнились слезами. В секунду; только что еще были сухими, и вдруг слезы потекли по щекам. Она схватила его за руку, и Рома наконец опомнился.
— Ром, прости меня! Я дура, я обидела тебя, я все испортила, я повела себя, как последняя дрянь!.. Я думала, у тебя с Сонькой роман, а я так, перебиться до времени! Ты по телефону сказал, что любишь ее, а я услышала случайно и решила, что раз тебе не нужна, то пусть тогда хоть с Олегом… Но у меня с ним ничего не было, правда! Что бы он ни говорил, не было! Я даже целоваться с ним не могла! Я вообще только о тебе все время думала и…
Почти не слушая, он затянул ее внутрь, протащил через весь салон до собственной каморки, там сдернул с диванной спинки полотенце и принялся вытирать мокрые Катюхины волосы. Не хватало еще, чтобы она простыла! Дождь льет, как из ведра, а она…
— Сколько ты там торчала?
Катя жалко захлопала глазами.
— Не знаю. Кажется… долго… Я хотела зайти, когда никого не будет. А эти двое… все никак не уходили…
Он смотрел на нее во все глаза. Отыскала. Пришла. Ждет чего-то.
Но какая разница, если он просто не мог отвести от нее глаз?
— Ох и дура ты, Сорокина!
Катя судорожно вздохнула, не зная, что думать. Но ведь не выгнал, не встретил безысходным молчанием, не шарахнулся от ее прикосновений. Смотрит, словно вспоминая каждую черточку, а сам уже гладит по мокрым волосам, раскладывая их по местам…
Катя еще чуть придвинулась. Завороженно потрогала пуговицу на его рубашке. Она никогда не видела, чтобы Давыдов носил рубашки. Он был в ней… какой-то совсем другой… Взрослый и независимый.
Катя неожиданно все вспомнила.
— Ревнивая дура, — подтвердила она и убрала руку за спину. В груди стало больно. — И я испортила тебе жизнь.
Рома хмыкнул. Испортила, Катюха, еще как: два года ни секунды покоя.
Но ты же и раскрасила ее в рыжий цвет. Ярче которого просто не бывает.
Он скользнул пальцами по ее щекам, заставив посмотреть на себя. Сил отказаться от этого и отпустить Катюху просто не было.
— Только ты и нужна, — совершенно не в тему выдохнул он и жадно накрыл губами ее губы.
Катя замерла на мгновение, не веря себе, но в жарких Ромкиных объятиях не было места ни для вины, ни для сомнений. Все потом, все. А сейчас только целоваться, целоваться, еще и еще, так, чтобы губам было больно и зубы терлись друг об друга, а языки…
Катя стиснула Ромкину шею, вздрагивая от этой упоительной ласки. Пронзало бесстыжим удовольствием всякий раз, когда она своим языком касалась Ромкиного языка, и не пряталась в испуге, а трогала, гладила, приручала, едва не всхлипывая от восторга. Все тело заливало негой, а низ живота мучило острой сладостью, и Катя терялась в этих ощущениях — таких чувственных и таких желанных. А Ромка еще и вжимал ее в себя все сильнее и надежнее, словно на самом деле не было этой ссоры, не было такой долгой разлуки, не было обид, и боли, и непонимания, и страха. Все в прошлом, и больше никогда, никогда…
— Кать… — совсем хрипло выговорил Рома и подтянул ее бедрами к своим бедрам. — Останови меня, пока не поздно…
Глаза у него были совершенно шальными, а что творилось в штанах, Кате не надо было объяснять. У нее самой между ногами тянуло и ныло. Жаль, что Ромка не мог этого чувствовать, — тогда не стал бы сомневаться.
— Уже поздно, Ром, — отозвалась она и не отвела взгляда от черных ждущих глаз. — Я в тебя влюбилась.
Он резко выдохнул. В груди сильно стукнуло, а потом заполнило сияющей теплотой.
Катюха Сорокина. Призналась ему в любви. Вот же… чудеса в решете…
А он и не знал, что так бывает.
— Катька! — с такой потрясающей нежностью выдал он, что она едва не расплакалась. Думала, будет сложно, будет стыдно — как можно девчонке первой о любви своей говорить? А оказалось так хорошо, так правильно — и Ромка ответил куда понятнее, чем если бы сказал три заветных слова. Таким голосом невозможно лгать. Таким взглядом невозможно прикрывать равнодушие.
Давыдов…
Он взял ее руку и сладко поцеловал в ладонь. Катя закрыла глаза и задышала часто-часто, впитывая его нежность. Ромка повел горячими губами дорожку к ее запястью, а Катя чувствовала, как от такой невинной ласки разгорается еще сильнее, и сама, не в силах дальше терпеть, скинула на пол мокрый плащ, а потом дрожащими пальцами расстегнула верхнюю пуговицу на блузке.
У Ромы словно тормоза отказали. Он перехватил Катюхину руку, сам выдернул блузку из юбки и вытряхнул из нее Сорокину. Втиснул Катю в себя, завладел исцелованными губами, облапал ладонями влажную спину. Катюха пискнула, кажется выдавив его имя. А потом бесстыже вцепилась в ремень на его джинсах. Рома судорожно выдохнул, отчаянно ища хоть какие-то подходящие мысли. Что там дальше? Лифчик? Грудь?
Он задрал у Катюхи юбку и сжал ее ягодицы.
— Давыдов! — придушенно вскрикнула она ему в губы и еще ожесточеннее повела борьбу с ремнем. Рома впечатался губами ей в шею, прижал Катюху к себе, прямо к ноющему месту, и на секунду замер, давая себе передышку.
— Катька…
Она ткнула его в грудь.
— Ты изверг, Давыдов, — пожаловалась обвинительно. — Специально такой ремень нацепил? Чтобы я просила тебя его расстегнуть?
И совершенно не было стыдно даже за такую развязность. Ромкины руки по-прежнему хозяйничали у нее под юбкой, и Катя безумно хотела забраться ему в джинсы. Переступить наконец эту грань, которая отделяет чужих и своих. Ромка давно стал своим, и она могла позволить ему что угодно. Почему же он ее не пускал?
— Попроси меня, Кать, — шепнул он ей на ухо так, что по телу пробежали мурашки. — Доставь удовольствие.
Она вцепилась в его рубашку и зажмурилась. Кажется, никогда еще не просила. Но после признания в любви это уже игра на понижение.
— Дай мне потрогать тебя, Ром, — умоляюще пробормотала она, но тут же ущипнула его за бок. — Иначе я не знаю, что с тобой сделаю!
Рома усмехнулся: да, это почти победа.
— Не очень-то похоже на просьбу, Сорокина, — заметил он, и, лишь одну руку вынув из-под Катюхиной юбки, резким движением расстегнул ремень. — Но я не привередливый. Пользуйся.
Он думал, что следом она займется пуговицей? Как бы не так. Катюха просто сунула ладони ему в джинсы и блаженно зажмурилась. Она не знала, что там Ромка нашел в ее ягодицах, но его были… очень даже ничего…
— Теперь сам раздевайся, — до невозможности довольно заявила она. — Я занята.
Однако обыграть Давыдова неожиданно оказалось непросто.
— Отлично, — сдавленно, но еще весьма бодро проговорил он. — Значит, не будешь мне мешать.
С этими словами он накрыл рукой Катину грудь и осторожно, через ткань бюстгальтера, погладил. Второй рукой он по-прежнему стискивал ее бедро, и Катя задохнулась от сладкого удовольствия. Подалась к Ромке, подставляя губы, и он с жаром затянул ее в долгий, глубокий поцелуй. Его пальцы на ее груди становились все настойчивее, и Катя не сдержала первый короткий стон. Вытащила-таки руки из Ромкиных джинсов, стянула с него через голову рубашку — расстегивать все эти пуговицы не было никаких сил — вжала ладони в гладкую обжигающую спину. Рома подцепил лямку бюстгальтера…
