– Груня, нет! – опять крикнул стожар.
Большой Грун, не двигаясь, продолжал смотреть на малютку Груню. Во взгляде его и во всей позе было бесконечное торжество и уверенность в том, что иначе просто и быть не может. Филат ощутил, что теряет друга. Кинулся к нему, но на руки не брал, потому что малыш-протоплазмий стал как кипящая смола.
Груня не достиг ещё ограды, когда на Большого Груна разом набросились два атланта и четыре гарпии. Гарпии атаковали издали, поочерёдно падая сверху. Какую магию они использовали, сказать было сложно, но Большого Груна она пронзала точно копьё, и контур от удара заполнялся не сразу. Впитывать же эту магию Грун почему-то не мог.
После третьего удара Большой Грун не устоял на ногах и упал. Вскочил, схватил одного из насевших на него атлантов, двумя руками вскинул его над головой и как камнем запустил им в гарпий. Грузно повернулся, издал низкий скрежещущий звук, похожий на крик ночной птицы, и, словно фанерку проломив стену девятиэтажного дома, ушёл.
Малютка Груня вернулся к стожару. Он стоял у его ног и дрожал как виноватый щенок. Кожа его остывала, но всё равно прошло не меньше минуты, прежде чем Филат рискнул к нему прикоснуться. Груня был горячий, но держать его на руках уже было возможно.
– Эх ты! – горько сказал стожар и перекинул Груню через плечо. Тот вроде бы не сопротивлялся, но болтался на нём вяло, провисая и буквально стекая с плеча. И непрерывно продолжал дрожать.
С трясущимся Груней на плече, который вёл себя как оживающий шарфик, стожар вернулся к Еве, Настасье и Бермяте.
– Он почти ушёл. Я ничего не мог. Он меня и не слушал… И его не удержишь. Он должен стать злом, – сказал стожар безнадёжно.
– Ерунда! – отмахнулась Настасья. – Никто не рождается, чтобы стать злом! Все думают, что протоплазмии питаются биомассой, энергией направленной против них магии и так далее. Но это физически! А на сердечном уровне они питаются эмоциями! Тебя не удивляет, что Груня так хорошо чувствует твоё настроение? Оно ещё не до конца оформилось, а он чувствует! Так что работай над собой, и Груня станет твоим отражением – твоим, а не Большого Груна.
* * *
Рядом нервно бегал Нахаба и, временами хватая вещун, истерично кричал в него: «Идёт бой! Можешь меня хоть пять минут не дёргать?! Я сражаюсь! Понимаешь: сра-жа-юсь! Хочешь, чтоб меня убили?» Это, скорее всего, означало, что звонит ревнивая болотница Клава. Неизвестно, что происходило у неё в голове, но через несколько секунд болотница перезванивала снова:
– Я же переживаю за тебя, пупсик! Ты выпил бульончик? А носочки у тебя сухие?
– А-а-а-а-а! Ядерная бабка! Да что же это такое?!
Нахаба был буквально соткан из злости. Толстая проволочная щетина на его подбородке так и истекала рыжьем. Уцелевшие атланты топтались рядом, то протягивая к шефу руки, то отдёргивая. За использование рыжья полагалось немедленно задерживать, но тут случай был особый, и в их мраморных головах происходил конфликт приказов.
Внезапно Нахаба подскочил к Бермяте и ткнул его пальцем в грудь. Его голос срывался:
– Грун ушёл! Белава ушла! Это вы с вашей Настасьей виноваты! Вы сказали, что там нет Пламмеля! Я арестую вас обоих за пособничество!
– Кажется, у кого-то произошла смена активностей! В предчувствии отчёта вы находитесь в активном поиске виноватых!.. – холодно произнесла Настасья.
– КА-А-АК?! – задохнулся от негодования Набаха.
– Да никак. Как говорил Лев Толстой, из двух людей больше прав тот, кто громче орёт, выпучив глазки. Не надо эмоций! Они повышают градус общения и затрудняют понимание. Это говорил уже… хм… ну, допустим, Антон Чехов. Пламмеля во флигеле и не было. Во флигеле обнаружились Белава и Грун. Пламмель прибыл в конце боя.
– Откуда прибыл?
– Затруднюсь сказать. Боюсь, что с Гороховой… – Настасья показала на бетонные плиты, рядом с которыми горевал снайпер Златан. Его драгоценный штопорник стекал с плит, застыв лужицей расплавленного металла. Сияние, источаемое металлом, было промежуточное, не жёлтое и не зелёное, а оливковое.
– Я стрелял дважды – и даже не пробил защиты Пламмеля! – сказал Златан. – Такого просто быть не может! А потом – вот! Смотрите, что он сделал с моим штопор-ником!
– Почему он светится как-то не так? – спросил Нахаба, у которого как у человека, далёкого от художеств, было неважно с точным определением цветов.
– Ох ты гой еси, Невер сын Невзорович, правитель мудрый и рачительный! Не казни меня, вдовицу сирую! Позволь мне слово вымолвить! Потому что это ОЛИВКОВАЯ МАГИЯ! На нашем руне иногда выступали такие капли! – бодро затарахтел кто-то.
Хлопая крыльями, рядом опустилась Аэлла. Вид у гарпии был потрёпанный. На перьях и в волосах – штукатурка. На щеке царапина.
– ОЛИВКОВАЯ? – ошеломлённо повторил правитель мудрый и рачительный.
– Да. Пламмель получил одно из двух: либо баранца, либо наше руно! Где, скажи мне, о Невер сын Невзора, сестра наша Окипетушка? Почему она не отбросила оливковой магией Пламмеля, если вышла из Теневых миров?
Нахаба не слушал её. Он горевал. Будь у него на голове чуть больше волос – он рвал бы их клочьями. Бермята, обладавший бесконечным терпением, поглаживал Нахабу по плечу, похлопывал по спине и раз за разом повторял:
– Не надо кричать, потому что это очень громко! Все вопят, потому что вы кричите. А вы кричите, потому что все вопят. Таким образом, если вы не будете кричать, то и они быстрее утихнут.
Нахаба, совершенно запутавшийся в паутине слов, сумел перевести дыхание.
– Где мой штурмовой отряд? Их не могли победить! Ведь Пламмеля там даже не было! – произнёс он.
– Опять неувязочка. Только что вы утверждали обратное. Впрочем, утверждать обратное самому себе – это признак великого ума. Так говорил Николай Гоголь.
– Гоголь? – переспросил Бермята.
– Да. Чехов говорил у нас в прошлый раз, а два раза использовать один фиктивный источник – признак дурновкусия!
Из флигеля донеслись выстрелы. Три быстрых – три медленных – потом опять три быстрых. И дальше – целая прерывистая последовательность.
– Три точки – три тире – три точки… Сигнал SOS. Бьют, видно, из сглаздамата… Они живы, но просят помощи! – сказал стожар.
Нахаба, погасший было, опять разгорелся:
– Что за фокусы! Почему они не могут выйти сами?
– Их заманили в ловушку. Я понял это, когда рассматривал рисунки на колоннах. Пусть найдут внутри такие же руны, как снаружи.
Тибальд отобрал у одного из атлантов сглаздамат и, подсматривая в таблицу, азбукой Морзе принялся отбивать Люборе подсказку. Нахаба долго бы ещё злобствовал, отыскивая, на ком сорваться, но его вещун настойчиво затрясся. Он распахнул его, и все увидели красивое лицо и надутые губки болотницы Клавы.
– Ну что тебе опять? Снова твои подозрения? – морщась, спросил Набаха.
