Клэй покраснел.
– Я не особо далеко отъехал. А потом я услышал этот шум…
– Но что же ты делал? – Аманда была сбита с толку. – Мы ждали тебя, я тут с ума сходила…
– Не знаю. Выкурил сигарету. Просто собирался с мыслями. Потом еще одну. Начал ехать, а потом услышал этот шум и вернулся, – он лгал, потому что ему было стыдно.
Аманда засмеялась. Получилось жестоко.
– Я думала, ты там умер!
– Значит, вы никого не видели. Или ничего, что помогло бы нам понять то, что происходит. – Д. Х. хотел, чтобы они оставались сосредоточенны.
– Ты здесь. Пошли. Давай выбираться отсюда. Поехали домой!
Аманда не знала, было ли это всерьез, или она хотела, чтобы ее переубедили, или чего-то еще.
Клэй покачал головой. Это была ложь. Он видел ту женщину. Она плакала. Нашла ли она того, кто ей помог? Он не вынес бы признания в том, каким человеком оказался на поверку. Было достаточно легко сказать себе, что эта женщина не имеет значения. Он едва ли мог вспомнить, как она выглядела. Хотел бы он знать, что она сделала, когда услышала шум.
– Я ничего и никого не видел. Ни машин, ничего.
– Так здесь обычно и бывает. – Д. Х. старался быть рациональным. – Вот почему нам тут нравится. Тут нечасто кого-то увидишь.
Все помолчали.
Рут смотрела в окно на бассейн.
– На улице темно. А было так ясно. – Она встала. – Гроза. Может, это был гром.
– Это был не гром. – Небо и правда набрякло от облаков: серый цвет переходил в черный. Но Клэй знал, что дело было не в грозе.
Рут обернулась, чтобы посмотреть на них.
– Несколько лет назад Д. Х. водил меня на балет. На «Лебединое озеро».
Именно ради таких вещей, по мнению Клэя, в первую очередь и стоило жить в Нью-Йорке. Но это был логистический кошмар. Билеты на тот вечер, который удобен всем, найти место, где поужинать в 6.30, восемнадцать долларов в час за няню. Они были слишком заняты, слишком обязаны перед представлением о своих собственных чрезмерных обязательствах. Неужели они не могли приберечь пару часов ради чего-то высшего?
– Я помню, сначала подумала, о, это так странно. Люди в костюмах с блестками. Они танцевали несколько минут, затем убегали со сцены, а затем повторяли это снова. Я думала, это будет история, но балет – это просто серия коротких вещиц, свободно организованных вокруг некой темы, которая вообще-то не имеет особого смысла.
Как и жизнь, не произнес вслух Клэй.
Она продолжила:
– Птицы в белом и птицы в черном, величественная размашистая музыка. Я заинтересовалась. Думаю, это была самая красивая музыка, которую я когда-либо слышала в жизни. Была одна партия, которую я никогда раньше не слышала, и я не знаю, почему они не используют ее в фильмах и рекламе, она же так прекрасна. Я купила диски. «Лебединое озеро», дирижер Андре Превин. Я помню название. Па д’аксьон, «Одетта и принц». Вы никогда не услышите ничего более величественного и романтичного, а еще – такого милого и живого.
– Наверное. – Аманда ничего не смыслила в балете. Но она была счастлива, что эта женщина говорила, заполняла тишину.
– Чайковскому было тридцать пять, когда он сочинил «Лебединое озеро», вы это знали? Балет сочли неудачным, но знаете – в этом и состоит идея балета: танцор в костюме птицы. – Она заколебалась. – Я помню, думала… ну, это сентиментальная мысль, но полагаю, у всех нас время от времени возникают подобные мысли – если мне суждено умереть, а это суждено нам всем, и если бы, умирая, я могла слушать музыку, или я бы знала, что какая-то музыка станет последним, что я услышу перед смертью, или последним, что придет мне в голову, пока я буду умирать, – даже просто воспоминанием: я бы хотела, чтобы это был он. Чайковский, танец из «Лебединого озера». Вот о чем я сижу и думаю. Хотя, наверное, вы не хотели бы это слышать, но я подумала, черт возьми, у меня же есть диски в квартире.
– Ты не умрешь здесь, Рут.
Тут? В этом очаровательном маленьком доме? Невозможно.
– Здесь мы в безопасности, – сказал Клэй. Это было похоже на детскую игру в испорченный телефон. Они разговаривали друг с другом и потеряли суть беседы.
– Откуда вы знаете? – Она была спокойна. – Факт, пренеприятный факт в том, что вы этого не знаете. Мы не знаем, что случится. Возможно, я никогда больше не услышу па д’аксьон Одетты и принца. Думаю, он у меня тут. – Она постучала по виску. – Думаю, я его слышу. Арфа. Струны. Но я могу ошибаться. Но, впрочем, то, что у меня есть, и так прекрасно.
– Мы не на Марсе. Всего в нескольких милях отсюда есть люди. Что-то, да услышим. Мы кое-что слышали. Может, еще услышим. – Это был Д. Х., который одновременно пытался вести себя и успокоительно, и рационально. – Съездим к соседям. Или кто-нибудь заедет к нам. Это вопрос времени.
– Я больше не хочу слышать тот звук. – Клэю так хотелось бы отрицать, что он слышал тот шум. Он хотел бы представить, как делает то, о чем говорил Д. Х., но не мог. Он был напуган.
Он не хотел уезжать не потому, что это было неразумно, а потому, что он был слишком напуган.
Аманда отстранилась от мужа, руки которого все еще лежали на ней, и с изумленным облегчением посмотрела на Д. Х.:
– Знаете, а вы немного похожи на Дензела Вашингтона.
Д. Х. не знал, что на это ответить, он такое слышал не в первый раз.
– Вам это кто-нибудь говорил? И ваша фамилия Вашингтон! Вы родственники? – Аманда посмотрела на мужа. – Его имя Джордж Вашингтон. Я не знаю, простите, я знаю, что это грубо, – она рассмеялась, и никто из них ничего не сказал.
25
ИЗ ДРУГИХ КОМНАТ ДЕТИ НЕ СЛЫШАЛИ СМЕХ МАТЕРИ. Из других комнат дети не слышали, что вернулся отец. Маленький домик был так хорошо построен (стены такие крепкие!) и так обольстителен, что заставлял вообще забыть о других людях.
Арчи принял очень горячий душ. Его яички плотно прижались к телу, покрытому мурашками, словно он только что вышел из бассейна. Мышцы спины расслаблялись, пока он смотрел, как в канализацию стекает вода, сперва грязная, а потом все чище. Он вытер тело белыми полотенцами. Надел трусы-боксеры и улегся в постель, где, не имея возможности посмотреть сериал «Офис», погрузился в одно важное хранилище – скрытый альбом в телефоне. Фотографии там были в основном красивые. То, что нравилось Арчи, было не так уж страшно. Его сбивали с толку сложные вариации из интернета: три женщины, пять женщин, семь женщин, огромные члены (он волновался, что его член никогда не станет таким большим), двое мужчин, трое мужчин, псевдоинцест, расовое насилие, плевки, связывание, спортивное оборудование, эксгибиционизм, сценическое освещение, размазанный макияж, бассейны, игрушки и инструменты, названия которых он не знал, предполагаемая красота наказания. Ему просто нравились женщины. Темные волосы и загорелая кожа. Он предпочитал, чтобы они были полностью обнажены, а не позировали в одежде, подчеркивающей части тела, которые они подставляли взгляду: шерстяной свитер, приподнятый над тяжелой грудью с шелковистыми сосками, клетчатая юбка на бледных бедрах, не прикрывающая то, что он называл киской, – потому что он был уверен, что не знает точного названия для этого, – джинсовые шорты порезаны или разорваны, губы сложены бантиком. Он любил, чтобы они выглядели красивыми и счастливыми. Арчи хотел радовать и чтобы радовали его.
