Я расспросил Кристофера об их родителях. Отец семейства торговал мехами; прекрасный семьянин, он жил в постоянной тревоге о близких; от случая к случаю у него получалось внушить себе надежду, что комфортная загородная жизнь, которую он обеспечил родным, – это на долгие годы. Тревога его была не напрасной: в возрасте пятидесяти пяти лет он умер от застойной сердечной недостаточности. Мать делала вид, будто ничего особенного не происходит, ну разве что временное недомогание, вроде подагры. На смертном одре ее муж был вверен заботам Элизабет. Она часами молча сидела рядом, просто ожидая, что он вот-вот откроет глаза и улыбнется, а она улыбнется ему в ответ. Больше ничего и не требовалось; оба это знали.
– А что было потом?
– Мама осталась жить в том же доме. Раз в неделю ходила в парикмахерскую, командовала уборщицей и садовником (хотя «командовала» – это сильно сказано), сиживала в чайной, играла в бридж, состояла в местном обществе помощи онкологическим больным. Впрочем, сбор средств, как я понял, тоже не был ее сильной стороной. Папа-то умер вовсе не от рака.
– А как жила Элизабет?
– Наезжала где-то раз в полтора месяца. Чисто ради приличия. По-моему, никакого сопереживания там не было в помине. Интереса – тоже. Причем с обеих сторон. Мама иногда проявляла… эгоцентризм, а Элизабет… привередливость – это подходящее слово?
Я усмехнулся. Кому, как не мне, было это знать.
– Она даже с родной матерью вела себя как привереда. Не то чтобы стыдилась ее, будем справедливы. Но словно бы не верила, что перед ней действительно ее мать, понимаешь меня?
– Но ты-то этих чувств не разделял?
– Ну, я человек простой. Все принимаю за чистую монету и стараюсь никого не судить. В конце-то концов, для парня мать есть мать, разве нет?
Я не ответил. В моем случае… но мой случай к делу не относится. Мне нравился Кристофер Финч, хотя, на мой взгляд, он был не так уж прост. Вряд ли все хитросплетения и тонкости их общих генов достались одной Элизабет.
– И… как все это закончилось?
– У мамы… Любопытно понаблюдать, куда мы направляем свою благотворительность, согласен? Я, допустим, жертвую в фонд доктора Барнардо, потому что несказанно благодарен судьбе за свое благополучное детство. И в общество спасения на водах: почему-то мне кажется, что оно убережет меня от кораблекрушения. Хотя не сказал бы, что часто покупаю билеты на теплоход. Разве что на паром… Да и не верю я в приметы, связанные с благотворительностью. Короче, у мамы нашли онкологию, вот ведь какая ирония судьбы, кто бы мог подумать? Лиз приезжала к ней так же часто… или так же редко, как и прежде. Все заботы легли на меня: врачи, стационар, оформление доверенностей и прочее. Организация похорон. Нотариусы.
– Можно спросить: что было в материнском завещании? И в завещании отца, раз уж мы об этом заговорили?
– Отец все завещал маме, а мама оставила мне две трети, шестую часть отписала Лиз и еще одну шестую направила на благотворительность.
– И как на это отреагировала Элизабет?
– Двумя словами: «Совершенно справедливо», хотя она знала, что папа был бы недоволен. Я предложил ей часть своей доли, чтобы обоим досталось поровну, но она ни в какую. Сказала, что надо уважать мамину волю, – и все. Откровенно говоря, я испытал некоторое облегчение: у меня ведь жена и двое детей.
– Она проявила великодушие.
– Знаешь, и да и нет. Я тогда не думал и сейчас не думаю, что сестра отказалась ради меня. Она просто считала, что поступает по совести. К тому же перекраивать завещание матери наверняка показалось бы ей…
– Пошлым? – Я использовал это слово в узком, финчевском значении морального убожества, не рассчитывая, что Крис это заметит.
– Вроде того. В любом случае мы с Лиз никогда не конфликтовали. Хотя мне вечно приходилось ей уступать. По сути, с тех пор, как она говорить научилась.
– И ты не обижался?
Он задумался.
– Наверное, бывало такое, где-то в глубине души. Я рос обычным мальцом, ребячливым, как было не обижаться? Но ты пойми: Лиз – это Лиз, и я с малых лет перед ней благоговел. А родители не вмешивались, никогда ее не ругали… за узурпацию власти. Вот я и думал, что это нормально.
Казалось, мыслями он перенесся куда-то далеко, в пору своего детства.
– А как тебе помнится: она проявляла интерес к истории раннего христианства?
Крис очнулся от своей задумчивости:
– Ну и шутки у тебя.
Из записок Э. Ф.:
• Разумеется, продолжают они, детей у нее никогда не было, и даже если она с этим «примирилась», бездетная женщина всегда в некоторой степени не состоялась в главном, правда ведь? Удивительная смесь высокомерия и паранойи.
• Поймите, я ничего не имею против детей. Из меня получилась любящая тетя и крестная. Просто дети слишком медленно взрослеют. Каждый ежегодно отмечает свой день рождения. По заведенному порядку, раз за разом – а признаков взросления как не было, так и нет. Серьезный недочет проекта.
• Магазин религий, широкий ассортимент на любой вкус.
• Каждый год в день своего рождения навожу порядок в шкафах и на полках. Для меня это равносильно соблюдению личной гигиены. И порой остается только гадать, почему мои родные и близкие думают, будто мне требуется такое количество ароматических свечей, столько кремов для лица, такое множество сортов варенья из невероятных ингредиентов, столько разнообразных деликатесов с трюфелями, где содержание трюфелей, если посмотреть состав, ограничивается 0,05 процента.
А вот она готовится к лекции:
• Если бы церкви не были так монотеистичны и деспотичны, если бы не отторгали тех, «кто не похож на нас», то различные национальности, представленные в составе Великобритании, смешивались бы свободнее, креолизация стала бы нормальным явлением, а белая кожа не считалась индикатором превосходства. Получилось бы общество с меньшим количеством очевидных маркеров статуса, богатства и власти. Вероятно, история Британских островов стала бы рассказом о том, что у инаковости есть чему поучиться вместо того, чтобы отторгать ее и подавлять. Тогда вместо страны-завоевательницы, на которую смотрят извне с разными чувствами, от осторожного уважения до жгучей ненависти, мы бы получили страну, ведущую мир (или хотя бы его часть) по другому пути, являя пример тех ценностей, что в принципе бытуют в обществе, хотя нередко затушевываются, – таких, как терпимость, либерализм и доброжелательная открытость «иному». С наших сегодняшних позиций это задачи трудноразрешимые. Нам предстоит выбросить из головы столько самообмана и лжи, столько исторических заблуждений. За публичной оглаской неминуемо последует обычное в таких случаях навешивание ярлыков: пораженчество, розовые, самобичевание, размывание исконно английских и, шире, британских кровей, враги государства и т. д. Но тесты ДНК неизменно продолжают удивлять «белых людей», показывая неоднородность их «происхождения». Насколько же порочна идея о чистоте расы. На смену ей придет, по выражению консерваторов-фантазеров, идея «государства-полукровки», но это будут не пустые амбиции, а скорее признание того положения, которое, несмотря ни на что, сложилось повсеместно.
