Какой-нибудь предприимчивый исследователь-медик, узнав обо всем этом, вероятно, задумается, не может ли курс сильных антибиотиков, а затем введение кишечной жидкости другого человека изменить какую-нибудь нежеланную черту личности в человеке. Если подержать угрюмую тетушку Иду недельку на пенициллине, а затем заставить ее поесть рвоты счастливого человека, превратится ли она в Мэри Поппинс? Возможно. В последние несколько лет ученые исследовали пересадку фекальной микробиоты как средство от хронической тревожности, депрессии и шизофрении
[52]. Эта область еще только-только зарождается, но, возможно, придет время, когда появятся подобные препараты. Пока же эти работы показывают, что разделение мозга и тела – чисто условное. Мозг и тело – это единое, плотное взаимосвязанное органическое целое, а ядерный аффект важен для всей этой системы.
Почему от пересадки головы не жди ничего хорошего
В 1960-е западная культура от принятия важности связи между телом и психикой была далека. Если задать поиск в Гугле понятия «mind-body connection»
[53] (в кавычках) за последнее десятилетие, результатов наберется несколько сотен тысяч. А если зададите период 1961–1970 годов, выпадет пять ссылок. Две – на других языках. Из трех, которые на английском, одна – статья по иудейской духовности, другая – конспект судебного заседания по поводу какого-то жуткого убийства.
Вопреки ее авангардности, некоторые прогрессивные ученые того времени взялись разбираться с этой темой. Один такой ученый – Джордж У. Хохманн, психолог из больницы при Администрации по делам ветеранов в Лонг-Бич, Калифорния. У Хохманна была парализована нижняя часть тела – он участвовал во Второй мировой войне и там повредил спинной мозг
[54]. Подобные травмы способны ограничить возможность управления мышцами, однако спинной мозг еще и передает сенсорные сигналы, а потому пострадавшие от таких повреждений иногда не ощущают конечностями жар, холод, давление, боль, а также позу и положение тела – и даже собственный пульс. В больнице Хохманн ежедневно общался с другими пациентами, у которых были травмы спинного мозга. Хохманн задумался: если состояние мозга влияет на переживание эмоций, уменьшает ли ослабление обратной связи от тела силу эмоций, переживаемых пациентом, как это, по всей видимости, происходило с самим Хохманном? Чтобы это выяснить, он провел соответствующие собеседования с двадцатью шестью мужчинами-пациентами больницы и попросил их сравнить некоторые их эмоциональные переживания до и после травмы
[55]. В статье, ныне уже классической, он пришел к выводу, что парализованные пациенты действительно переживают «значительное ослабление переживаемых чувств» гнева, сексуального возбуждения и страха. В последние годы изучение эмоциональной реакции у парализованных этот вывод подкрепило
[56].
В наши дни мы знаем, что связь мозг – тело столь значима для человека, что, если бы можно было перерезать спинной мозг и прочие нервные волокна и кровеносные сосуды, соединяющие голову с телом, а затем так же аккуратно пришить голову на какое-нибудь другое обезглавленное тело, разрыв контура обратной связи между мозгом и телом оказался бы серьезным фактором, угрожающим выживанию нового организма. Пример этот кажется маловероятным и эксцентричным, однако такие попытки совершаются уже много лет. Более того, попытки пересадки головы накопили столь долгую и богатую историю, что один хирург из Гарвардской медицинской школы недавно опубликовал статью на эту тему: «История пересадки головы. Обзор»
[57].
Статья начинается с описания первой подобной попытки – с собакой: проделали ее больше века назад хирурги Алексис Кэррел и Чарлз Гатри. Собака могла видеть, издавать звуки и двигаться, но через несколько часов скончалась. За свою работу по трансплантации Кэррел получил в 1912 году Нобелевскую премию по физиологии и медицине. Русский хирург Владимир Демихов повторил этот подвиг в 1954 году – у него собака прожила двадцать девять дней; Нобелевскую премию, впрочем, не присудили. В последующие годы подобные операции производились на мышах и даже на приматах. В 1970-м мартышка резус с пересаженной головой прожила восемь дней, и ее сочли «нормальной по всем показателям».
У каждого из нас свои определения «нормы», и я как человек, переживший за жизнь не одну операцию, знаю, что, когда хирург обещает вам, что после операции у вас вскоре все будет «нормально», лучше уточнить, что именно хирург под этим словом подразумевает. Я, во всяком случае, надеюсь, что он не подразумевает выезд из операционной в виде ампутированной головы. Тот хирург имел в виду, что мартышка была способна кусать, жевать, глотать, провожать движущийся предмет взглядом, а ЭЭГ у нее была как у бодрствующей особи. Вот и все. Вместе с тем ей требовались постоянные введения лекарств и регулярная механическая вентиляция легких, чтобы животное не задохнулось. Никаких прыжков по деревьям и никакой добычи бананов этой мартышке, «нормальной по всем показателям».
При таком положении дел производить подобную операцию на человеке никто не решился бы, верно? Так вот, выясняется, что это не такой уж эксцентричный пример: в 2017 году Серджо Канаверо из Италии и его китайский коллега Сяопин Жэнь заявили о том, что собираются пересадить голову с живого человека на свежий донорский труп – видимо, человека, погибшего от травмы головы
[58]. Согласно словам этих врачей, процедура стала возможной благодаря недавним успехам иммунотерапии – они могут позволить предотвратить отторжение новой головы, – а также методов глубокого охлаждения, позволяющим держать голову сохранной, пока ее приживляют к новому телу. План таков: пережать и перерезать шейные артерии и вены, затем рассечь позвоночник и нервы между четвертым и шестым позвонками, а затем пересадить, пока насосы поддерживают ток крови, при температуре 84˚ по Фаренгейту
[59].
