Она словно отвесила ему оплеуху. Эдвард тяжело откидывается на спинку сиденья. В темноте Дора не видит ни его лица, ни лица мистера Эшмола, чему несказанно рада, потому, как если бы она их видела, это бы вывело ее из себя окончательно. Она слышит лишь их дыхание да свистящие порывы ветра за окошком кареты.
– Дора…
Эдвард говорит с придыханием – и это уж слишком! Дора решительно колотит кулаком по крыше кареты. Она не может находиться рядом с ними ни минутой более. Ни секундой. Карета раскачивается на рессорах из стороны в сторону, замедляет бег, и тормозные колодки, прижимаясь к колесной оси, пронзительно скрежещут.
– Дора, – снова умоляет Эдвард, – не надо. Вы…
– Со мной все будет хорошо, мистер Лоуренс, – холодно возражает она. – Должна сказать, я прекрасно без вас справлюсь. Даже лучше, чем с вами.
Карета останавливается.
– Дора, я…
– Ах, Эдвард, оставь ее в покое! – снова вмешивается мистер Эшмол. – Тебе самому не любопытно, зачем мисс Блейк устроила этот скандал? Возможно, ей и впрямь есть что скрывать.
– Ради всего святого, Корнелиус, – рявкает Эдвард, – не сейчас! Дора, прошу вас!
Но Дора успела соскочить с подножки кареты на булыжную мостовую, и злой ветер уже кусает ее щеки. Бросив на обоих прощальный взгляд, который мог бы превратить воду в лед, она захлопывает дверцу и быстро уходит в ночь.
Дорогая Дора,
Мне так много нужно сказать Вам, но будет лучше, если я объяснюсь с Вами лично. Прошу Вас, знайте, что Вы глубоко ошибаетесь в своих подозрениях. Корнелиус в точности передал мне содержание разговора, состоявшегося между вами вчера вечером. Я могу лишь извиниться за его поведение и, разумеется, за свое собственное. Мне следовало ранее Вам рассказать, о чем я пишу и почему. Я проявил себя себялюбивым глупцом. Я искренне хочу восстановить наши прежние отношения и жду, что Вы, услышав мои объяснения, соблаговолите меня простить. Вы должны понять, сколь много для меня значит наша дружба. Льщу себя надеждой, что она будет иметь продолжение.
Нас ждут сегодня у лорда Гамильтона к шести часам пополудни. Корнелиус по доброте душевной согласился послать за Вами карету, которая подъедет к магазину в половине шестого. И я прошу Вас сесть в нее и присоединиться к нам. Наш вечер без Вас сегодня будет испорчен. Ведь, как я убежден, сэр Уильям пригласил нас только ради Вашего общества.
Ваш,
Эдвард
Дора примостилась на краешке табурета за прилавком, спрятав лицо в ладони. Высоко над ней Гермес восседает на своем обычном месте и спит, сунув голову под крыло.
Сейчас без четверти десять, и она уже прибрала и проветрила торговый зал, открыв входную дверь – попутно купив несколько веточек лаванды у уличной торговки, которая заглянула внутрь, – чтобы заглушить перегар дешевого джина и стойкое зловоние гнойника Иезекии, которое распространилось из жилой половины по всему дому. Впрочем, здесь, в магазине, зловоние ощущается меньше, хотя время от времени Дора улавливает его тошнотворные дуновения.
Из-за кухонной двери доносится грохот и звяканье – там хлопочет Лотти. Кусок хлеба с сыром, который Дора тайком стащила из кладовки сегодня утром, не может унять разыгравшийся голод. Но, не обращая внимания на бурчание в животе, она думает об Эдварде и чувствует прилив ярости.
Как он мог? Учудить такое у нее за спиной, рискнуть всем, что у нее есть, лишь ради собственной карьеры – это же непростительно! Она и не предполагала, что Эдвард на такое способен. После всего, что они вместе пережили… Но, с другой стороны, а что она вообще знает про Эдварда? Дора вспоминает о тех случаях, когда у нее возникало ощущение, что он намеренно сторонится ее, о многих недосказанных им вещах, о странных взглядах, которыми они обменивались с мистером Эшмолом в тот день, когда она пришла в Клевендейл. Дора отнимает ладони от лица. О, как же страшно она ошиблась в нем!
Она проводит пальцем по письму Эдварда, лежащему перед ней на прилавке, и мысленно вновь возвращается к сэру Уильяму. Они успели перекинуться лишь несколькими словами. И ведь правда: Эдвард умудрился полностью завладеть его вниманием. О чем же он рассказал сэру Уильяму? В глубине души Доре совершенно не хочется ехать на обед к Гамильтонам, но она понимает, что, манкируя приглашением, ничего не добьется, а лишь сама будет терзаться. Нет, надо поехать. И там, решает она, побеседовать с сэром Уильямом наедине.
Звенит дверной колокольчик. Ей даже не надо оборачиваться, чтобы понять, кто вошел в торговый зал: она сразу почуяла смрадный запах, словно исходящий от падали в сточной канаве.
– Ты вчера поздно вернулась!
Каркающий голос Иезекии не вызывает у нее никакого сочувствия. Если он хочет упиться джином до смерти, ей-то какое дело.
– Да, – отвечает она, не глядя на него.
Длинная пауза.
– Ты тут прибралась.
– Кому-то надо этим заниматься.
Он крякает, заходит в помещение, волоча ногу. Дора складывает письмо Эдварда и убирает в кармашек юбки.
– А когда ее светлость, – говорит Иезекия с кривой усмешкой, – собирается вернуть мне мою вазу?
Дора хмыкает.
– Обещала сегодня днем. Сомневаюсь, что там в такую рань уже кто-то проснулся. Сами знаете, подобные гулянья длятся до утра.
– Откуда мне знать! – злобно цедит он, подойдя к прилавку и схватившись мясистой рукой за край. – Меня же не пригласили!
Другой рукой дядя хлопает по прилавку, Дора вздыхает и наконец поднимает на него взгляд. Глаза Иезекии налиты кровью. Сеточка нитевидных капилляров украшает его нос красной вышивкой. Вчерашний джин сильно на него подействовал.
– Если бы не я, вы бы не стали богаче на триста фунтов, дядюшка, – Дора дерзко добавляет последнее слово, чтобы его разозлить, хотя для этого ему не нужен никакой стимул. Его ноздри и без того гневно раздуваются. – Это же благоприятное развитие событий, не правда ли? Учитывая, что к вам уже выстроилась целая очередь покупателей, желающих купить пифос. – Дора видит, как обвисают его щеки, и ей сразу становится ясно, что он и тут соврал. – Вы ведь это сказали леди Латимер? Так что могли бы меня поблагодарить.
Годами Дора ходила вокруг Иезекии на цыпочках. Не то чтобы она его боялась, но с того момента, как он взял Дору на свое попечение, он обращался с ней не как с племянницей и не выказывал никакой скорби из-за гибели своего брата. Стоило Доре достичь возраста, когда она могла стать ему полезна, он этим тут же воспользовался. Ничего необычного. В один прекрасный день жизнь Доры резко переменилась: родительская любовь и нежность сменились одиночеством и холодным равнодушием дядюшки, и она очень быстро научилась как можно реже иметь с ним дело. Но после появления в доме пифоса… Казалось, что она вдруг очнулась после долгого забытья. Что до сих пор существовала некая плотная завеса, отгораживавшая Дору от полноты ощущений. Но вот она наконец прозрела и никогда раньше так не нуждалась в родителях, как теперь.
