– Рассказывай, – попросил Эммет.
– Я каждый день слышу про беды женщин по всему миру. Так вот, кроме организации конференций, мы будем осуществлять и конкретные действия. Если выяснится, что в некой экстренной ситуации мы в состоянии оказать помощь, мне нужны будут средства на то, чтобы предпринять определенные шаги, помочь напрямую. – Она посмотрела на него. – Ты с ходу отвергаешь эту идею?
– Нет, разумеется.
– Можно, например, договориться так: восемьдесят процентов бюджета пойдет на лекции и конференции, а двадцать – на вот такие вот… не знаю, как назвать… «спецпроекты».
– Договорились, – откликнулся он.
Прошло время, и обе руки «Локи», пусть и разные по длине, показали себя весьма сноровистыми. Дела с конференциями неуклонно шли в гору – женщины карабкались вверх, обвязавшись веревками, вбивали все новые крюки. На конференциях обсуждали громкие темы – в последнее время, например, лидерство, потому что все вдруг возмечтали о лидерстве, как будто в мире могут быть одни лишь лидеры, без последователей: так дети мечтают, чтобы в мире осталось лишь две профессии – пожарные и балерины. Спецпроектов они тоже провели немало. «Локи» оплачивал работу фельдшера в захолустной деревне в Намибии, нанял адвоката женщине, которую судили за убийство мужа – он десять лет мучил ее и тиранил.
Но к 2014-му – фонд существовал уже четыре года – сделалось зубодробительно сложно находить идеи для спецпроектов, которые «Локи» должен был представлять тем, кто работал этажом выше. Было понятно, что «наверху» эти проекты считают глупостями, бессмысленной тратой денег. Дело было даже не в том, что с момента основания «Локи» «Шрейдер-капитал» стал экономнее: он действительно стал, но кроме того, их деятельность встречала еще и внешнее сопротивление. «Африка не нуждается в вашей помощи», – написал кто-то во влиятельном онлайн-журнале, и многие сочли нужным перепостить эту запись, она всплывала по всюду.
К ненависти и критике Фейт было не привыкать. Она все это уже испытала во дни славы «Блумера». Но в Твиттере, сразу же после основания «Локи», появились тэги #деньгинакрови и #фальшивкаФейт. А потом критиковать стали не столько Фейт за ее сотрудничество с Эмметом Шрейдером, но и сам ее фонд.
К этому моменту уже стало ясно: во-первых, «Локи» не поспевал за стремительными переменами в феминизме, а во-вторых, то, как он себя подавал, тоже многих не устраивало. «Локи» неплохо зарабатывал и, разумеется, в Твиттере появлялись комментарии с тэгами #феминизмдлябелых или #богатенькиедамочки, а больше всего Фейт почему-то разозлил хэштэг #марципановыйфеминизм.
Она понимала, что не устраивает ее оппонентов, очень хорошо понимала. Очень уж много средств тратилось на все эти мероприятия и приемы, на которые им теперь еще вменили в обязанность заманивать другие корпорации и потенциальных благотворителей. Критики жаловались, причем совершенно обоснованно, что незачем отдавать такие огромные средства фонду, который и так принадлежит миллиардеру. Действительно, согласно первоначальной договоренности, «Локи» не должен был искать внешнего финансирования, все издержки покрывал «Шрейдер-капитал». Однако это необъяснимым образом изменилось: на Эммета давили изнутри.
И вот теперь «Локи» превратился в довольно нелепый гибрид. Фейт более или менее приспособилась к двадцать первому веку, но лучше всего она умела делать то, что научилась делать в ранней молодости. Именно ранняя молодость была ее местом силы, ее лункой и корневищем.
Несмотря на все поношения в Твиттере и прочих местах, конференции проходили успешно, а работники с верхнего этажа участвовали в них все чаще, проводили опросы, собирали фокус-группы. С их подачи фонду было рекомендовано чаще привлекать знаменитостей: это заметили и Линкольн, и многие другие. Стали появляться смысловые пустоты. Фейт знала: очень многое на их мероприятиях было откровенно несерьезным. В первые годы их деятельности такое случалось редко.
Некоторые члены ее команды явно падали духом. Несколько месяцев назад Фейт, подобно врачу на обходе, навестила их всех и быстро сообразила, что мотивация стремительно слабеет. Когда она зашла в кабинку к Грир Кадецки – та работала в «Локи» почти с самого начала – то, к своему удивлению, обнаружила, что Грир дремлет, опустив голову на стол, и это в одиннадцать утра. Грир всегда была хваткой, деловитой, хотя в последнее время это стало меняться. Фейт видела, как она шепчется с другими – всех сотрудников раздражали указания, поступавшие с верхнего этажа. Фейт пыталась делать вид, что изменения в «Локи» еще далеки от точки невозврата, но долго на такой позиции не продержишься, да ей и не хотелось занимать такую позицию.
– Привет, соня, – сказала Фейт негромко, вспомнив, что так будила Линкольна в школу, когда ему случалось проспать будильник: тогда в ее словах звучало подспудное раздражение, прозвучало оно и сейчас, и Грир страшно смутилась:
– Фейт, простите меня, пожалуйста. – Она стремительно выпрямилась, подняла руку, разглаживая лицо.
– Спите на работе. На вас это не похоже. Что, совсем плохи наши дела? – спросила Фейт. – Может, и совсем, – добавила она. А потом: – Налейте себе кофе, Грир, и приходите ко мне в кабинет, поговорим.
Усевшись на белый диван и щурясь на солнце, Грир объяснила:
– У меня просто сегодня почти нет никаких дел. По крайней мере, ничего срочного. И в последнее время постоянно так. Какой-то официоз начался. Все только и думают, что о деньгах, ведь мы теперь должны обосновывать любые расходы. А я думала, за все будет платить «Шрейдер-капитал». Скучаю я по прежним временам, – откровенно призналась Грир. – Когда мы были меньше. Когда я писала речи для выступавших.
– У вас замечательно получалось. И мне очень жаль, что этих выступлений больше нет. Но это не мое решение.
– Скучаю и по тем временам, когда женщины приходили к нам в офис. А я записывала их слова на диктофон, узнавала их поближе – мне было совершенно ясно, чем мы занимаемся. Я это видела отчетливо, своими глазами. Чужие жизни.
– Как вы понимаете, я согласна с каждым вашим словом.
– Мне вообще кажется, что мы ничем не занимаемся, Фейт, – призналась Грир. – Хочется думать, что занимаемся, – добавила она поспешно. – Трудно же понять, сколько мы делали раньше, в количественном отношении. Мы же не производим продукта. И я понимаю, что в плане зарабатывания денег мы многого достигли, а поначалу вообще ничего не зарабатывали. Тем не менее, у меня ощущение застоя. По крайней мере, касательно самой себя.
Хватило маленького толчка – и Грир выложила ей все свои чувства; она всегда была такой, и теперь не изменилась, хотя больше не запиналась в разговоре. Как и остальным – по крайней мере тем, кто работал здесь с самого начала – Грир Кадецки не нравился этот показной блеск, тот факт, что на деле никому они не помогают. Грир по-прежнему много писала – писала хорошо, по мнению Фейт – но теперь это были бюллетени или ежегодные отчеты, что, разумеется, добавляло ей уже упомянутого ощущения официоза.
– Когда у нас был последний спецпроект? – продолжала гнуть свое Грир. – Они нас всех бодрили, мы видели: что-то происходит здесь и сейчас. На что на самом деле идут наши деньги? Я знаю, Эммет вложился в наш фонд, чтобы он вырос. Чтобы все было не так, как у вас в «Блумере». Но, по моим понятиям, расти – это приносить пользу, разве не так? Фейт, вы можете мне сказать, чтобы я замолчала, но мне иногда кажется, что все здесь отдает страшным самодовольством. Не из-за вас. Не из-за нас. По причине развития событий. Мне в последнее время стало неуютно. Может, это изменится, но пока трудно сказать. Вот я и заснула. Простите, – добавила она.
