Горе, которое всколыхнулось в ней сейчас, как это часто бывало, когда она думала про прежнюю работу, было связано с Фейт. Фейт, которая не раскрылась Грир до конца как человек. Грир почувствовала, как к глазам подступают слезы, и подумала: ну вот, опять.
– Есть одна вещь, связанная с Фейт Фрэнк, – сказала она Кори.
– Я про это постоянно думаю. Она ведь, в принципе, так и не стала мне другом. Она, безусловно, была моей начальницей, но и этим дело не исчерпывалось. Кем она была? Я разделяла ее убеждения. Мне тоже хотелось их отстаивать. А потом все развалилось, и она на меня вызверилась. Возможно, у нее было на это право. Возможно, пусть она даже и Фейт Фрэнк, ей тоже не запрещено срываться и в эти минуты говорить другим не слишком приятные вещи. Меня просто задело, что этим другим оказалась я. Но я не имею никакого права так рассуждать. Я очень некрасиво поступила с Зи. – Кори посмотрел на нее с удивлением. – Да-да, – продолжала она, – знаю, тебе в это трудно поверить. Но иногда ты поступаешь с другими вопреки собственной воле. Мы с Зи постепенно с этим разбираемся, но медленно. Хотя подвижки есть. А Фейт… Стоит мне подумать о Фейт, у меня что-то мучительно сжимается внутри – и мне кажется, это не пройдет никогда.
– Пройдет, – обнадежил ее Кори. – Уж поверь опытному человеку.
Тут он зевнул и, смутившись, попытался спрятать зевок.
– Ты устал, – заметила она.
– Ничего страшного. Можем говорить дальше.
Грир подошла к шкафу, достала полотенце.
– Вот, держи, – сказала она. – Сейчас тебе постелю.
Он забрал свою сумку с туалетными принадлежностями в ванну, а она расстелила простыню на раскладном диванчике. То была эпоха, когда диваны часто складывали и раскладывали: люди все еще перемещались в пространстве, нигде не вставая на прикол, иногда им требовалось место, чтобы переночевать. Они делали все, что могли: прибивались к чужому берегу, падали в безвременье. Скоро времени предстояло ускориться, а жизни отлиться в твердые формы. И тогда диваны перестанут раскладывать.
Кори вышел из ванной, когда Грир расстилала плед поверх простыни. На нем была другая футболка, спальная, от него пахло незнакомым мылом или лосьоном: привычки изменились, подумала она с налетом грусти, как будто ее полагалось бы поставить в известность об этих переменах. Но, конечно же, прошло слишком много времени с тех пор, когда они следили, кто какими пользуется косметическими принадлежностями. Личное и повседневное, в совокупности равняющееся близости. Кори подошел к разложенному дивану, лег – длинные ноги пришлось поджать, чтобы уместиться; она услышала страдальческую воркотню пружин, а потом выключила свет и легла в свою кровать на другой стороне комнаты.
Шторы были опущены, квартира заперта во тьме, и ни он, ни она больше не думали о своих будущих планах. Вместо этого их обуяла мучительная неловкость, каждый звук, раздававшийся в комнате, бил по нервам, заставлял вздрогнуть. Им совсем не хотелось напугать друг друга, сделать что-то неподобающее, вот они и лежали, смирно и уважительно, как будто ночной порой оказались соседями по больничной палате.
– Тебе там удобно? – спросила она.
– Отлично, – ответил Кори. – Спасибо за приглашение, Космический Кадет.
Было так темно, что поначалу ей было не разглядеть его через комнату, она только слышала, как он передвигает ноги, потом зевает – челюсть опускается с тихим щелчком, остается, помимо воли, открытой, потом встает на место. Он где-то там – вот и все, что она знала. Поначалу она его совсем не видела, но потом глаза привыкли, она разглядела.
Глава пятнадцатая
Это была одна из тех вечеринок, где пальто свое потом не разыщешь никакими силами. Что, впрочем, не так уж плохо, потому что никому не хотелось уходить и отправляться в мир, изменившийся столь невообразимым образом. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, привыкнуть к этому было невозможно, и разговоры на всех вечеринках постоянно крутились вокруг одного: как же мы не заметили, что надвигается. Поверить в то, что произошло со страной, было невозможно.
– Беспросветная жуть, – заявила долговязая энергичная женщина, директор онлайн-маркетинга в издательстве, которое устраивало вечеринку. Она стояла в прихожей, прислонившись к стене под несколькими фотографиями Дианы Арбус, и вещала. – Сильнее всего меня пугает то, – продолжала она, – что это мужчина самого худшего типа, из тех, с которыми ни под каким видом нельзя оставаться наедине, потому что это элементарно опасно, а мы остались с ним наедине все сразу.
Все мрачно рассмеялись – группка женщин и пара мужчин, отхлебнули из бокалов и ненадолго затихли. Одно безобразие следовало за другим, удары наносились по самым дорогим для них вещам, они устраивали марши, протесты и демонстрации, однако защитные инстинкты часто призывали прибегнуть к самоуспокоению – этому они предавались уже много лет. Частью самоуспокоения стал алкоголь. Другой – всякие празднества, иногда даже оправданные. Опять же, создавалось впечатление, что именно безнадежность обозначила со всей четкостью, какой ценностью всегда оставалась борьба.
– Мне-то казалось, что постоянно будет небольшой прогресс, потом небольшой откат – понятно, о чем я? А потом снова прогресс. Вместо этого у нас отобрали саму идею прогресса, а уж этого-то никто не мог предположить, верно? – заявила та же многословная дама.
Сегодня они отмечали то, что книга Грир Кадецки «Внешние голоса» уже целый год продержалась в списке бестселлеров. Целый год, который стал своего рода тычком в глаз беспросветной жути. Книга была, понятное дело, не первым в своем роде, но при этом живым и жизнеутверждающим манифестом, призывавшим женщин не бояться, не молчать – при этом заглавие намекало на то, что женщины так и остались вне пределов главного.
Грир, которой уже исполнился тридцать один год, совершила с книгой лекционное турне по всей стране. Она посещала женские тюрьмы, корпорации, колледжи, библиотеки, наведывалась в государственные школы, где ученицы набивались ее послушать в спортзалы, и говорила им: «Пользуйтесь своим внешним голосом!» Они испуганно поглядывали на учителей, стоявших вдоль стен. «Можно», – шептали те одними губами, а ученицы орали, вопили – поначалу неуверенно, потом оглушительно.
Разумеется, «Внешние голоса» часто навлекали на себя критику. Грир упрекали в том, что она говорит от лица не всех женщин. Многие женщины – по сути, большинство, – лишены тех привилегий и той публичности, которые были теперь в распоряжении Грир Кадецки. И все же она получала письма от женщин и девушек по всей стране – они слали ей искренние, трогательные, взволнованные послания, – на ее сайт и на страничку «Внешних голосов», рассказывали, чем для них стала эта книга. Поговаривали о создании фонда «Внешние голоса», но до конкретики пока не дошло. Книга призывала женщин быть сильными и красноречивыми. А сила и красноречие сделались очень насущными вещами.
Несколькими годами раньше, в самом начале беспросветной жути, еще до того, как они с Кори стали жить вместе, еще до рождения Эмилии, Грир, освободившись от «Локи», пошла в Вашингтоне на Марш женщин. Она шагала в колонне из полумиллиона и чувствовала воодушевление, восторг, исступление. Эндорфины летели в кровоток, точно воздушные шарики в небо. Душевного подъема хватило на все четыре с половиной часа дороги домой в раскаленном автобусе и еще на много недель, но это была смесь эндорфина с отчаянием. Они с Кори виделись каждые выходные, то в Бруклине, то в Макопи, где он продолжал жить, помогая маме с продажей дома и переездом, а Грир все это время работала в кофейне, вдыхая пар, пену и корицу – «у меня полные легкие корицы», пожаловалась она Зи; а по ночам, в свободное время, она писала книгу.
