Кори постепенно вошел во вкус этих совместных занятий – мирная поездка на машине, потом долгие часы вдвоем в викторианском особняке – они включали навороченную стереосистему и слушали то, что поставлено. Ньюманам явно нравился Сондхайм. Две строки, «Вот красота / А то мы не пара?» навели его на мысль, что они, Кори и Бенедита Пинто, действительно пара. Он – сын иммигрантов, которому полагалось бы вырасти и превзойти родителей, а вместо этого он теперь на одном уровне с матерью: воистину пара.
Бенедите становилось все лучше, она с большим тщанием принимала лекарства. Однажды Кори сидел в машине и дожидался, когда Бенедита выйдет от своего соцработника, но та подошла к дверям и махнула, чтобы он зашел в здание. Удивившись, Кори проследовал вовнутрь и сел на стул в крошечном кабинетике Лизы Генри, корпулентной и терпеливой дамы, которая уже много лет занималась Бенедитой.
– Мы с твоей мамой решили – сегодня самый подходящий день, чтобы обсудить с тобой одну вещь, – начала Лиза. – В последнее время мы с ней задумались о том, не стоит ли предоставить ей побольше самостоятельности.
Мама бросила на Кори встревоженный взгляд, кивнула, но ничего не сказала. Он понял, что теперь его черед что-то сказать.
– Ясно, – начал он. – Я только за. Самостоятельность – дело хорошее. А о какой самостоятельности идет речь?
– Ну, например, – сказала его мама, – я могла бы жить у тети Марии и дяди Джо.
– В Фолл-Ривер?
– У них есть свободная комната, Саб-то съехал.
С братцем Сабом действительно произошло малое чудо: он исправился при содействии «Анонимных наркоманов» и теперь работал помощником шеф-повара в ресторане «Эмберс» в Дирфилде. Руки, которые так ловко резали и крошили героин и кокаин, теперь исполняли те же виртуозные пассы над базиликом и брюнуаз из моркови, сельдерея и лука. Сама мысль о том, что Саб способен выучить такие сложные французские слова, казалась удивительной. У Саба завелся собственный набор ножей, которые он носил с собой на работу: изумительный «Вюстхоф» и дорогущий «Шун» – ночью он держал дома в запертом ящике стола, точно пистолеты. Несколько месяцев назад он женился на кондитерше из «Эмберс», разведенной, старше него, с двумя дочерями. Эпоха героиновых уколов и торговли всякой дрянью ушла в прошлое вместе с последними обрывками отрочества. Точно поросль первых усиков, ее сбрили, и Саб начал жизнь сначала.
– Твоя тетя уже довольно давно обсуждает с твоей мамой такую возможность, – пояснила соцработница. – Она знает, что мама опять помогает тебе с уборкой у бывшей нанимательницы. Знает, что мысли ее прояснились, лекарство действует, она стала ответственнее относиться к собственному состоянию. Похоже, ситуация улучшается.
– Мне тоже так кажется, – сказал Кори, несколько ошарашенный. – Но если так, – продолжил он, – что будет с домом?
– Дом можно продать, – предложила Бенедита. – У него довольно приличная рыночная стоимость.
Кори вгляделся ей в лицо:
– Кто тебя научил этой фразе?
– Твоя мама звонила в агентство по недвижимости, – объяснила соцработница.
– А еще, – смущенно пояснила Бенедита, – по четвергам в десять вечера я смотрю программу «В дом пришел покупатель».
И вокруг него, и прямо у него под ногами что-то происходило. Песок зыбился, сдвигался: Кори вспомнил свои ощущения, когда впервые понюхал героина с Сабом. Пол размяк и куда-то провалился – сейчас с ним происходило то же самое.
А как же я? – мелькнула у него мысль.
Лиза Генри знала, о чем он думает.
– Кори, – сказала она, – хотите прийти ко мне как-нибудь в другой раз, обсудить все более конкретно?
Он посмотрел на мать.
– Я не хочу ей ни в чем мешать, – сказал он, однако она только отмахнулась. И вот через неделю он вернулся в одиночестве в кабинет Лизы Генри, и говорили они не про конкретику, а про его собственную жизнь. Голос у Лизы Генри был настолько мягким, что одни ее интонации едва не довели его до слез.
– Кори? – начала она. – Расскажете мне, как вы восприняли новости о планах вашей мамы?
Он немедленно, неожиданно разозлился на нее за ее мягкость, доброту – они будто выбили почву у него из-под ног, заставили расчувствоваться. Он не знал, есть ли у нее самой дети и какого возраста, или, может, она просто хороший психолог и со всеми разговаривает вот так – обращается к детям, которыми когда-то были ее клиенты. Кори, здоровенный мужик двадцати шести лет от роду, сидевший на стуле, который был ему маловат, почувствовал почти нестерпимый всплеск чувств.
– Нормально воспринял.
– Мне кажется, вы эмоционально перегружены. После того несчастья вы полностью перестроили свою жизнь, а теперь вам, видимо, кажется, что придется перестраивать ее снова.
Горло у него сжалось – и даже не от того, что именно она говорила, а оттого, что она готова была вкладывать время и душу в такие слова, заботливо склонив голову на сторону. Называть его вот так вот, Кори. Голос ее звучал будто бы издалека. Кори, повторяла она снова и снова. Кори? Казалось, что его окликают из какого-то очень дальнего закоулка. Внезапно накатила ностальгия по детским годам, которая затаилась в таком же дальнем закоулке, в глубинах его души. А потом – она все говорила и говорила – он вдруг понял, что тоскует не по детству, не по тому маленькому мальчику, а по близости с женщиной. Которой у него больше не было.
Он вспомнил, как впервые провел ладонью по волосам Грир, – им обоим тогда было по семнадцать. Изумился, какие они мягкие. Как будто дотронулся до чего-то воздушного, травянистого. Видимо, волосы Грир весили меньше мальчишеских волос – наверняка тому есть какое-то научное объяснение. Несказанно мягкими оказались и ее груди. Не говоря уж о коже и губах. Но мягкость была не только в ощущениях, была еще и мягкость ее голоса. Она могла говорить в полный голос, но у него все равно получалось громче. Если они состязались, кто кому согнет руку, он всегда побеждал, при этом она не была слабой. Девочки не слабые. Они бывают податливыми, но не всегда. В любом случае, их свойства – дополнения его свойств.
А вот в тот момент, когда он расставался с Грир, она представлялась ему клубком спутанной проволоки. Куда подевались те ее свойства, которые он так любил? Некоторые из них он даже позаимствовал. Потому что, разумеется, в любом человеке есть и твердость, и мягкость. Скелет и кожа. Просто женщины объявляют себя мягкими, а мужчины отрекаются от этого свойства. Наверное, говорить, что это свойство тебе нравится только в женщинах, элементарно проще. А на деле тебе хочется обладать им и самому.
Кори одну за другой вытаскивал салфетки из коробки, которая была вставлена в другую, декоративную коробку из покрашенного под золото металла. Какая грустная штуковина, придуманная, чтобы прятать салфетки, которыми клиенты Лизы Генри пользуются напропалую. Им достаточно оказаться с нею лицом к лицу, чтобы окончательно расклеиться. Увидев нежность, они сами разнеживаются и в результате ударяются в слезы. Кори громогласно высморкался, будто пытаясь взять себя в руки. Раздался немелодичный звук, напоминавший гусиный гогот.
