Мило широко распахнул изумленные глаза:
– Ты хочешь забыть Максима?
– Нет, но я хочу его вспоминать, когда хочется мне, а не когда ты решишь, что тебе хочется, потому что ты собрался поиграть со своей игрушкой. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?
Мальчик на несколько секунд задумался. Потом кивнул, серьезно и важно, как папа римский. Летиция внимательно на него взглянула, обеспокоенная такой реакцией. Ей вдруг стало стыдно, что она вторглась в его мир.
– Я не хотела ни досаждать тебе, ни ругать, мой дорогой. Но если однажды Тифэн и Сильвэн услышат, что твою новую игрушку зовут Максим, им будет очень плохо.
– Ладно, – просто сказал мальчик.
– И как ты его теперь назовешь? Хочешь, я помогу тебе подобрать новое имя?
На этот раз Мило кивнул.
* * *
На следующее утро, когда она варила кофе, в кухонное окошко она увидела медведя, валяющегося на террасе как раз под окном комнаты Мило.
Глава 29
Для Тифэн и Сильвэна дни проходили в абсурдной обязанности жить, вставать по утрам, что-то есть, одеваться… Сохранять видимость существования, без малейшей опоры на простую, нормальную жизнь, делать вид, как будто… Как будто, после потери ребенка, для них было предусмотрено идти дальше по своей дороге, с любопытством открывать, что прячется за следующим виражом, пытаться двигаться соразмерно невозможному.
Смешаться с толпой и играть свою роль.
Теперь Тифэн и Сильвэн стали родителями мальчика, который погиб, выпав из окна своей комнаты. В сознании всех, кто бы ни встретился им на улице или в магазине, они сразу ассоциировались с самым страшным испытанием, какое только может выпасть на долю родителей. Они воплощали собой зло, на них лежала печать трагедии. Само их имя стало синонимом драмы, как и все остальные страшилки, которые обычно рассказывают по вечерам, сидя вокруг стола, перебирая жуткие истории, которые, конечно же, произошли с кем-то другим, и вздрагивая, прежде чем заключить: «Какой ужас, бедные, их жизнь разбита!» И тогда все начинают качать головами, ясно понимая, что, несмотря на ветрянку у младшенького и на свежее извещение об уплате налогов, им не на что жаловаться: ведь кому-то еще хуже, чем им. После того как затрагивали эту тему, само собой, сыпались истории, одна страшнее другой. Скорее, скорее, прогоним несчастье других, чтобы послушать, что могло бы случиться и с нами, но что, по счастью, случилось с этими другими.
После падения в адскую пропасть, после невыносимой боли, слез и оцепенения в небытии надо было как-то из этой пропасти выбираться. Тифэн и Сильвэну предстояло на это решиться. Каждый из них, съежившись, был погружен в свою боль, словно они оберегали это страдание, уже ставшее главным мотором их жизни. Но надо было снова почувствовать под ногами реальную почву, ту самую, что перестала им принадлежать.
– Передай мне молоко…
– Держи… Хочешь еще кофе?
– Нет, спасибо.
За столом эти незначительные фразы вносили хоть какой-то ритм в тишину, которую они сохраняли в доме по молчаливому согласию, чтобы не говорить о том, что выразить невозможно. Они действительно перестали разговаривать, только изредка перекидывались несколькими словами. А что они могут сказать друг другу? О чем? О ком?
– Нам пришло извещение об отзыве школьной страховки Максима… Ты отослала им его свидетельство о смерти?
– …
– Тифэн! Ты отослала свидетельство о смерти Максима в страховую компанию? Они требуют от нас взнос за триместр…
– Нет, не отослала.
– Но ты же сказала, что отошлешь!
– Но пока не отослала.
– А когда собираешься отослать?
– Если по-твоему это не так срочно, ты можешь это сделать сам!
Когда наши раны слишком глубоки, чтобы взвалить на себя чужую боль, мы прибегаем к избитым аргументам, позволяющим положить конец разговору. Чтобы заставить собеседника замолчать. Или просто чтобы нас оставили в покое.
И зачастую наш ответ получается гораздо язвительней и агрессивней, чем его выпад.
– Не мое это дело, – сухо отрезал Сильвэн.
– Да ну? А почему это больше мое дело, чем твое?
Сильвэн выдержал долгую паузу, чтобы не сорваться и не перейти границу, которую он уже давно не разрешал себе переходить. Но полученное утром извещение разорвало ему сердце. Эту бумажку надо было оплатить, чтобы оградить себя от неожиданностей и защитить от худшего…
От него, который все потерял, требовали заплатить взнос.
Ему стало больно, настолько больно, что он нанес ответный удар, явно стараясь ранить:
– Потому что это не я, а ты оставила Максима одного в комнате с распахнутым настежь окном!
Тифэн застыла на месте, не донеся до рта чашку с кофе. Эти слова сталкивались в ее мозгу, ударяясь друг о друга, она, наверное, неправильно расслышала или неправильно поняла, однако… Подняв растерянные глаза на Сильвэна, по выражению ярости на лице мужа она поняла, что он действительно сказал то, что она только что услышала.
– Что ты сказал, прости?..
– Не делай вид, что ты не поняла, Тифэн.
– Ты не имеешь права…
– Нет, имею! Нам давно пора поговорить. Только нам двоим, наедине, глаза в глаза.
– Поговорить о чем?
Голос Тифэн превратился в еле слышный шепот. Но Сильвэна это не тронуло: его способность к сопереживанию уже давно иссякла.
– Поговорить о твоей ответственности за гибель Максима.
Ну вот, он ей сказал! Тем лучше: он все ей высказал, все, о чем он думал с самого дня, когда это случилось. Он давно пришел к такому выводу и давно держал все это в глубине души, без конца в мыслях к этому возвращаясь, но так и не смог ни осмыслить, ни переварить. Свалить всю вину на Летицию было для них обоих все равно что ухватиться за спасательный круг во время шторма. Чтобы удержать головы над водой и не захлебнуться. Но теперь, когда шторм утих, Сильвэн не мог больше врать ни другим, ни Тифэн. И еще меньше – себе.
– Вот о чем надо поговорить, – продолжил он, не обращая внимания на несчастное маленькое существо, которое буквально таяло у него на глазах.
В ответ она втянула голову в плечи, словно отпираясь от всего, как улитка, которую потрогали за рожки.
– Потому что это ты ответственна за смерть моего сына, разве не так? – безжалостно продолжал он.
Больше, чем брошенное ей обвинение, Тифэн потрясло, что он сказал «моего сына», присвоив себе одному родственную связь с Максимом. Если бы было возможно еще больше искалечить ее сердце, наверное, это бы случилось.
– Твоего сына? – хрипло выкрикнула она, словно выплюнула мокроту с микробами.
Сильвэн стиснул зубы и с горечью посмотрел на жену.
