– Почему нет? – спросила Мэдди, ее лицо зарделось, когда она посмотрела на Билла и Джейн, сидевших по другую сторону стола для поддержки. – Благодаря этому «Кондитерская Си» появится на карте.
– Потому что… я уже чувствую себя неловко из-за того, что Себастьян понятия не имеет о наших делах, и все это выглядит так, будто я собираюсь выкрутить ему руки.
И она не хотела ставить под угрозу то – она не знала толком, что это такое, – что происходило с ним. Вчерашние занятия получились лучшими из всех. Себастьян – тот Себастьян, которого она помнила – был непринужденным со всеми, полон незлобивых шуток и внимателен к ней. Он отправлял в ее сторону тысячи улыбок, прикасался к ее рукам, гладил ее щеки, когда на них падала прядь волос. К концу дня она изнемогала от желаний, надеялась, что у них будет какое-то время наедине, когда занятия закончатся. Но ему позвонили опять про эту чертову духовку, и ему пришлось нестись туда.
– Мне нужно идти, Нина. – Он прикоснулся к ее руке, погладил ее палец и ушел. – Завтра у меня встреч по горло, но ты придешь на обед в пятницу?
От того дня осталась волшебная дрожь, и она нянчила про себя это чувство весь вечер, вспоминала каждое слово и прикосновение дня, прокручивала эти идущие от сердца прошептанные сегодня слова: «Я не хочу, чтобы ты уезжала».
И от всего этого Нина все больше чувствовала себя виноватой, обманщицей. После бессонной ночи ей казалось, что у нее песок в глазах. Сочетание груза вины и дурных предчувствий вовсе не было средством от бессонницы. К тому же ее состояние усугублялось тем, что жила она в квартире Себастьяна. Все здесь напоминало ей о нем и о том, что ее время и время кондитерской истекает.
Нина вдруг поняла, что Мэдди и Маргерит смотрят на нее. Она пропустила что-то, сказанное ими.
– Да, и если они придут и вынесут свое суждение, а кондитерская попадет в список, это будет хорошая реклама. И Себастьян увидит, что кондитерская стоит того, чтобы ее сохранили, – сказала Маргерит.
Нина изо всех сил старалась наверстать упущенное.
– Нет, – твердо сказала она. – Он этого не хочет. Нам придется отказаться. А кроме того… – она ухватилась за другой аргумент, – шансы, что нас включат в список, невелики.
– Звание лучшего новичка не считается таким уж высоким, – сказал Билл. – Вероятно, наши шансы не очень и плохи. В особенности теперь, когда мы повесим люстру. Я могу на что угодно поспорить: такой ни у кого нет.
Нина была почти готова уступить. Планам Билла и Питера повесить люстру на уик-энд препятствовало состояние люстры, и они понимали, что с чисткой они могут не уложиться в срок, а потому в последние несколько дней не покладая рук очищали все хрустальные подвески, чтобы успеть водрузить люстру на место.
– И все же мой ответ – «нет», – сказала Нина, протирая глаза.
Мэдди захлопнула рот, она постукивала ножом по своей чашке и была похожа на возмущенную черепаху.
– А как быть с Марселем? – осторожно напомнила Маргерит.
– Себастьян предложит ему работу, – сказала Нина, стрельнув глазами в сторону Марселя за прилавком. Он поднял глаза, перехватил ее взгляд, но торжественное выражение не исчезло с его лица. – Он это уже сказал.
– Но Марсель любит это место таким, какое оно есть.
– Я знаю, – раздосадованно сказала Нина. Марсель, казалось, в последние дни улыбался больше обычного и был явно услужлив с покупателями. – Но, может быть, он будет рад работать здесь, и когда кондитерская изменится. – Но в глубине души она знала, что ворчливый, своеобразный официант не отнесется с восторгом к переменам. Он слишком вжился в собственные привычки и в работу по давно заведенным правилам.
– Все равно уже слишком поздно, потому что я подала заявку, и они придут на освидетельствование во вторник, – сказала Мэдди, отодвигая от себя чашку. Потом она встала, широко расставив ноги, и в этой позе ее крепкое тело излучало воинственную непокорность.
Нина опустила плечи, чувствуя себя усталой и изможденной. Она не хотела ни с кем ругаться, а больше всего с Мэдди.
– Извини, но тебе придется сказать им «нет».
– Но что от этого изменится? – спросила Мэдди, поднимая руки к небесам и возвышая голос. – Себастьян так или иначе на следующей неделе встанет на ноги. И что ты собираешься делать? – Она ухмыльнулась. – Он увидит все изменения. Речь идет не о нем. А обо всех нас. Мы вложили в это место частичку себя. Тебе все равно – ты уезжаешь домой. Я думаю, тебе все равно, что будет с этим домом, когда тебя здесь не будет.
– Мэдди, – урезонивающим голосом проговорила Джейн.
– Это неправда! – вскрикнула Нина, вскочив на ноги, а лицо Мэдди тем временем покраснело от праведного гнева.
– Так ли? Ты ведь со всем соглашалась. Поощряла надежды в Марселе. Позволила всем нам заниматься этим. А теперь хочешь все отменить. Ты на стороне Себастьяна.
– Нет никакой стороны. Я не хочу, чтобы кондитерская закрылась. Но все мы заранее знали, что это все временно.
– Необязательно, если ты готова бороться. Окажи сопротивление Себастьяну. Ты просто трусишь. Ты стараешься угодить ему, как можешь, чтобы понравиться. Преодолей уже свою влюбленность. Если бы ты была ему небезразлична, он бы уже что-то сделал с этим. А ты просто полезна ему на побегушках.
– Это подло говорить такие вещи, – сказала Нина. Она резко вдохнула, потрясенная той неожиданной болью, которой отозвались в ней слова Мэдди. Волна страха нахлынула на нее. Что, если Мэдди права и она просто была полезна для него? Она долгие годы ждала, что Себастьян заметит ее, если и он чувствовал то же самое по отношению к ней, почему тогда не отыскал ее? Что, если все это ради удобства? Что, если она вернется в Англию и он поймет, что она ему совершенно не нужна?
– Она не это имела в виду, – сказала Джейн и, протянув руку, прикоснулась к руке Нины.
– Нет, имела, – сказала Мэдди, уперев руки в бедра. – Ты ведешь себя как эгоистичный ребенок. Речь идет не о тебе. Речь идет о Марселе и Маргерит. И обо всех нас. Мы работали и помогали тебе. Ты по меньшей мере могла бы сразиться за это место, дать ему шанс.
Марсель, услышав свое имя, посмотрел в их сторону, его лицо, как и всегда, хранило бесстрастное выражение, но Нина вспомнила, какая в нем была боль, когда он рассказывал о жене. Осунувшийся, ущемленный вид исчез, хотя его улыбки были редкими и мимолетными, когда они случались, возникало впечатление, будто снова зажегся свет.
«Эгоистичный ребенок». Нина заставила себя посмотреть на Мэдди, ее кулаки крепко сжались, глаза прищурились. Последним, кто называл ее ребенком, был Дэн, и она ушла, оставив его с рассеченной губой, правда, мать отправила ее в тот день в постель, не напоив чаем. И никто не называл ее эгоистичной.
– Отлично, – проговорила Нина, как отрезала. – Я сделаю это. А теперь, если вы меня извините, мне нужно готовить.
Она убежала на кухню, слезы жгли ей глаза.
