Терпение Рут, и без того натянутое до предела, наконец лопнуло.
– Не забывай, что так противные тебе целеустремленность и безжалостность привели нас сюда! Я ношу этого ребенка для тебя, и мне это дорого обходится! – Рут говорила так громко, что три медсестры за соседним столиком повернулись и уставились на нее. Она прошипела: – Я делаю это, потому что люблю тебя, и я забочусь о нем так хорошо, как только могу. И вот что я получаю взамен! Что ж, спасибо тебе.
Руки Лорен потянулись к лицу, рот открылся, но она ничего не сказала.
Рут поднялась.
– Увидимся на следующем приеме. – Она прошла несколько шагов, затем повернулась назад и протянула руку. – Отдай-ка мне мою медкарту. – Она сделала паузу, затем сухо добавила: – Ты позволишь?
Лорен передала ей карту, и их взгляды встретились. Наступил момент, когда одна из них могла бы отступить и извиниться, чтобы выйти из тупика, но ни мать, ни дочь не была готова на это пойти. Рут понимала, что не стоило относиться к дочери как к подруге или советчику, – материнское чутье дало сбой. Но ее остервенелые нападки, вызванные открытой неприязнью, повергли ее в шок.
* * *
Вечером позвонила Шейла – узнать, как прошел прием.
– Хорошо, без проблем.
– Не верю.
Рут призналась, что Лорен считает ее плохой матерью. Шейла спросила, что могло ее спровоцировать.
– Сама не понимаю! Мы обсуждали контрацепцию, беременность и все такое, и вдруг она ни с того ни с сего начала плеваться ядом! Да еще с такой ненавистью! Как же мне обидно. Еще и обвинила меня в том, что я “хожу налево”. То есть она, наверное, слышала о Сэме, и это тоже на меня ужасно давит.
Шейла сказала, что очень удивилась и думала, что они поссорятся гораздо раньше.
– Ты представляешь, как сложно Лорен ждать подарок, что ты ей вот-вот принесешь? У нее наверняка накопилось много противоречивых чувств к тебе, в том числе довольно мрачных.
– Знаю, – ответила Рут, – и я все время напоминаю себе, что в ней бурлят эстроген и зависть и что надо делать скидку на это.
– Вот именно, – согласилась Шейла. – Так что постарайся не принимать это близко к сердцу.
– Легче сказать, чем сделать, потому что я ведь тоже напичкана эстрогеном. У меня ломит спину, адски болят соски, я почти не сплю, и муж променял меня на девицу помоложе – а все потому, что я предложила стать ее суррогатной матерью. Нет, Шейла, поверь мне, ты бы ее слышала! Как же она меня осуждала! – Она осеклась и застонала. – Про Адама я так же говорила, да?
– Ага, – сказала Шейла. Рут слышала, как она колебалась. – Кстати, ты в курсе, как там у него дела?
– Нет, и даже на это не надеюсь. Думаю, что Лорен довольно часто его навещает, Алекс звонит, но, к счастью, они избавляют меня от подробностей. И теперь у меня все в порядке, я привыкла.
– Серьезно?
– Ну нет, конечно! Мне покоя не дает эта глупая фантазия, как раздается стук в дверь, за ней – он, говорит, что бросил Эмили ради меня, и умоляет принять его обратно. Я упрямлюсь так долго, как только могу, но все-таки сдаюсь – и мы живем долго и счастливо.
– Может, так и будет, – сказала Шейла, но ее голос звучал неуверенно.
– Да ни в жизнь. С Адамом все или ничего – полутонов не бывает. На самом деле мне интересно, попытается ли он восстановить фертильность и завести с ней детей. У мужчин в его возрасте часто просыпается второе дыхание. – Рут вздохнула. – Как только ребенок родится, думаю, нам придется продать дом, и я начну жизнь с чистого листа уже в одиночестве. Вот весело будет, да?
Шейла сказала:
– Тебе нужно отдохнуть. В эти выходные я поеду в Пензанс, проведаю маму. Может, поедем вместе? Расслабишься, отвлечешься, забудешь обо всем на пару дней. Подумай.
Рут не нужно было и думать: сбежать от боли и хаоса собственной жизни и вместо этого влиться в поток чужой – звучит слишком заманчиво, к тому же на работе не планируется никаких встреч.
– Если ты не против часто останавливаться, чтобы я могла сходить в туалет и размять ноги, то я с радостью сбегу с тобой в Корнуолл.
* * *
Рут зажгла свечу, наполнила горячую ванну с лавандовым маслом и погрузилась в воду. Наблюдая, как ребенок пинается и бьется локтями о блестящий от воды живот, она обхватила его руками и запела:
Баю-бай детка на вершине древка,
Ветерок подует, малютку заколдует.
Люлька закачается, веточка сломается.
Обломится веточка, упадет и деточка.
Рут замолчала, и они лежали в тишине. Вдруг малыш перекувырнулся, словно умоляя спеть еще. Она засмеялась и начала снова. После нескольких акробатических трюков и еще трех стишков она сказала:
– А мы с тобой отлично ладим, да?
Она продолжала говорить с ним, пока вытиралась:
– Все бросили меня, потому что я старая, толстая, беременная бабушка. Не говоря уже о том, что мать из меня никудышная. Но ты решил остаться.
Она просунула голову в ночную рубашку и, прислонившись к стене, натягивала ее на живот.
– Беда в том, что трудно быть хорошей матерью, если твоя собственная была так себе, только на курсах для беременных об этом не рассказывают. Приходится учиться в процессе – и если бы это была оплачиваемая работа, меня бы уволили за некомпетентность. Столько проблем и потерь, но ни капли благодарности.
Она наклонилась, чтобы спустить воду из ванны, и почувствовала, как малыш пинается.
– Погоди немного, еще чуть-чуть, и выпрямлюсь. – Она встала и обняла его. – Ты же не считаешь меня холодной и безжалостной?
Она ждала ответа, но ребенок оставался неподвижен.
– Надеюсь, что нет, потому что ты – все, что у меня сейчас есть, мой малыш.
26
Шейла забрала Рут поздно утром в пятницу, чтобы не попасть в час пик. Рут не выезжала из города уже несколько месяцев, и вид открытой сельской местности, простирающейся до самого горизонта, был как бальзам на душу. Стоял чудесный летний день, и когда они мчались по автомагистрали, она чувствовала себя как оказавшаяся на свободе узница. Настроение поднялось: они пересекли реку Тамар и направились через пустошь Бодмин-Мур, затем спустились к самой южной оконечности Корнуолла.
Они часто так ездили вместе в те годы, когда у них обеих были пожилые родители, о которых нужно было заботиться. Мать и отец Шейлы оставались в здравом уме и твердой памяти до восьмидесяти лет, а отец Рут внезапно скончался от сердечного приступа в семьдесят пять, и через год ее мать оказалась в доме престарелых в Редруте. Шейла вспомнила их с Рут мрачные визиты туда. Болезнь Альцгеймера иногда превращает людей в лучшую версию самих себя – более милую и более любящую, – но Анджелу Яго поразил горький и злой вариант этой болезни. Она сильно располнела и едва двигалась, проводя дни в лиловом пластмассовом инвалидном кресле у входа в дневную палату. Через несколько месяцев она перестала их узнавать, но время от времени, когда Рут доблестно описывала в ярких красках погоду или печенья из “Маркс энд Спенсер”, которые она принесла с собой, Анджела поднимала голову и косилась на дочь сквозь щели на пухлых щеках и кричала: “Да замолчишь же ты наконец?!” Тогда Рут замолкала и поджимала губы, прямо как в детстве, а мать продолжала ругать ее последними словами под взгляды остальных обитателей дома престарелых.
