Это было ошибкой, учитывая то, что эмбрион и плод, как она теперь знает, – очень хрупкое существо, которое, бывает, не приживается и гибнет. Ее первый был стойким вне всяких сомнений: он выдержал все химические и физические атаки, призванные сорвать оплодотворение и имплантацию. Он был победителем, который неумолимо рос внутри нее, твердо решив появиться на свет. И тот факт, что он был ее с Адамом порождением – точно так же, как Лорен и Алекс, – теперь мучил ее. Может быть, это был мальчик, о котором она мечтала десять лет спустя. Кем он был бы сейчас, если бы родился? Мужчиной тридцати пяти лет. Старше сыновей Шейлы. Высокий и широкоплечий, он обнимал бы ее и любил беззаветной мужской любовью – не той, которой любят дочери, не такой сложной и многогранной.
Рут перевернулась на другой бок и впилась ногтями в ладони. Надо это остановить: это безумие, далекое от реальности. Она была другим человеком, в другой жизни. Адам был мальчиком, которого она едва знала. Если бы они тогда поженились, их брак был бы катастрофой. Из нее получилась бы ожесточенная, необразованная, некомпетентная мать-подросток. Но она жалела, что они не говорили об этом: о том, почему они прикипели друг к другу еще задолго до свадьбы и почему, в конце концов, эта связь разорвалась. Иногда она задавалась вопросом, действительно ли они когда-нибудь хотели быть вместе. Потому что, в каком-то смысле, поженились они по залету, ведь так? Невнятный поиск смысла, маскирующийся под выбор. Не то чтобы это уже имело значение теперь, когда Адам так решительно отказался от нее.
Рут откинула одеяло и оперлась на подушки, чтобы облегчить боль в спине. Ребенок повернулся, и его движение отдалось внутри нее конвульсией. Парадокс: она прилагала такие усилия, чтобы этот малыш устроился в ней и продолжал жить: то же тело, та же матка, тот же бескомпромиссный поворот стрелок биологических часов, но в обратном направлении – на восстановление плодовитости, а не на отказ от нее. По правде говоря, одна и та же женщина в разное время фертильной фазы своей жизни могла приветствовать свою менструальную кровь с радостью и облегчением или опасаться ее прихода, как предвестника поражения и бездетности. Свобода и самореализация означали иногда противодействие женской биологии неестественными средствами, а иногда – неестественным вмешательством.
* * *
Словно запоздало отмаливая грехи, Рут несколько дней посвящала все свое свободное время разглядыванию изображений одиннадцатинедельных эмбрионов в интернете. Она нашла шокирующие цветные фотографии, сделанные шведским фотографом в 1960-х годах, которые, по большей части, изображали жертв аборта: милейших существ с бледно-оранжевой кожей в полупрозрачных амниотических мешочках, которые смотрели в камеру, хмурились, иногда сосали пальцы. Она изучала изображения эмбрионов вроде того, который врачи поместили в нее: скопления серых клеток. Читала об акушерках и мудрых женщинах прошлого, которые веками помогали женщинам избавляться от детей или вынашивать их. Она делала разрозненные дневниковые записи о своей репродуктивной жизни с вкраплениями из истории, науки и теологии и попыталась собрать их во что-то осмысленное, но никак не могла объединить их в единое целое. По ночам она спала беспокойно, просыпалась и снова заходила в интернет, словно убийца, который возвращается на место преступления.
25
Алекс и Лорен устроили видеовстречу и рассуждали о плачевном состоянии брака их родителей. Лорен сидела, скрестив ноги, с ноутбуком на полу в студии, лучи вечернего солнца отбрасывали неровные тени на рисунки, над которыми она работала. Алекс все еще была в постели и шила племяннику лоскутное одеяльце.
– Мама сама не своя, – сказала Алекс. – Как ни позвоню ей – она все в том же мешковатом сером джемпере, и с этими отросшими волосами она похожа на грустного барсука. Мне кажется, все это время она втайне надеялась, что папа вернется, а теперь окончательно в этом разочаровалась.
– Шейла и Саймон предложили им сходить к семейному психологу, – сказала Лорен, – но они оба отказались.
– Пожалуй, это хороший знак. – Алекс прыснула. – Только представь, как они выеживаются, будто на сцене, перед одним-единственным человеком! Бам! Лобовое столкновение.
– Думаешь, это забавно?
– Прости, но иногда мне кажется, что я получила эпизодическую роль в сюрреалистическом спектакле.
Они согласились, что шансы на примирение невелики, Алекс сказала, что если отец еще не спал с Эмили, то это, судя по всему, скоро произойдет. Теперь она задавалась вопросом, были ли у него отношения на стороне в течение многих лет: в конце концов, зачем еще мужчине тридцати трех лет делать вазэктомию, не посоветовавшись с женой?
– Думаю, у мамы тоже были интрижки, – сказала Лорен, скривив губы от отвращения. – Папа намекнул, что она его предала, а тебе сказал, что “были прецеденты”, помнишь? Может, она изменила, а он отомстил? Лично я могу себе такое представить.
Алекс потянулась, подняв руки над головой, и мрачно выдохнула.
– Вдруг столько секретов и скелетов появилось в шкафах, что теперь уж и не знаешь, кому или чему верить.
– Поэтому я решила сосредоточиться на ребенке, – сказала Лорен. – И отказываюсь быть их посредником.
– Ага, – сказала Алекс. – Думаю, пора признать, что все кончено. Я всю жизнь думала о них как о едином целом. Мама, папа, дом – мне казалось, что так будет всегда. – Она с грустным видом подтянула колени к груди. – А теперь у меня как будто выбили землю из-под ног и оставили ни с чем.
– Я чувствую себя так же, – согласилась Лорен. – С тех пор как папа рассказал о проблемах их брака, я стала прокручивать в голове все свои детские воспоминания, искать знаки. И как только ты начинаешь это делать, понимаешь, что все было фальшивкой. Они просто притворялись счастливыми. Ты права, это спектакль. Четыре третьесортных актера читают бессмысленный сценарий на картонной съемочной площадке.
– Ого, – сказала Алекс. – Ты увлеклась. Наверное, где-то и были проблемы и, да, бывали ссоры, но сейчас я чувствую себя такой несчастной, потому что на самом деле они были счастливы. Годами, как и мы с тобой. Ты и сама это знаешь.
– Это то, во что мы хотели верить, – голос Лорен звучал тускло. – Но теперь все разрушилось. В конце концов, так всегда бывает.
Алекс нахмурилась. Она только сейчас заметила, какое напряженное, угрюмое выражение лица было у сестры.
– Ты в порядке?
Лорен пожала плечами.
– В последнее время не очень. – Она поднесла левую руку к камере, и Алекс увидела красный резиновый браслет и синяки от хлестких ударов на запястье.
– Что случилось?
– Психолог считает, что таблетки на меня плохо влияют.
– Какие таблетки?
– Эстроген.
Лорен объяснила, что принимает их, чтобы заставить свое тело думать, что она беременна, а по мере приближения родов у Рут она использует молокоотсос, чтобы стимулировать выработку молока.
