Судья даже нашел молодого человека, Деандра Сомервилла, для обсуждения состава присяжных, объяснив, что этот человек был нужен на процессе, потому что был единственным чернокожим присяжным. Сомервилл, по сути, был выделен и придерживался иных стандартов, чем белые присяжные заседатели, – только ему предъявили обвинения в неадекватности системы, в которой наблюдался явный дефицит людей, похожих на него. У него не было судимости, и теперь, на пороге жизни, из-за одностороннего ожидания сочувствия со стороны бессильных по отношению к наделенным властью, он поступил, как велело общество.
«Это ожидание подпитывается извращенной потребностью видеть, как пострадавшие люди демонстрируют благородство, – писал поэт Ханиф Абдурракиб в «Тихоокеанском стандарте», – потому что именно так мы можем поверить в мифы о том, что политические страдания формируют характер и стремление к справедливости, а не приближают неизбежное торжество силы»
[369].
Эти фотографии поразили меня в тот же момент, когда я их увидела. Дело было в ноябре 2014 года, в разгар протестов, вспыхнувших в Фергюсоне против жестокости полиции. На митинге в Портленде, штат Орегон, перед толпой протестующих появился меланхоличный чернокожий мальчик, показывающий полицейским плакат с надписью «Бесплатные объятия».
В этом образе было что-то глубоко тревожащее, и сначала я никак не могла понять – что именно. Во-первых, лицо мальчика больше походило на лицо мужчины на маленьком детском теле. Его лицо было искажено страданием, слезы блестели на щеках – мучительное зрелище, причин для которого на фотографии не наблюдалось. На нем была старомодная фетровая шляпа. Ни беззаботного детского взгляда, ни светлого веселья человека, который готов раскрыть объятия незнакомым людям.
Белый полицейский среагировал на плакат и обнял мальчика. Фотография стала вирусной, ее показали по всем телевизионным сетям. Многим в господствующей касте было приятно видеть этот жест сострадания и милосердия. Здесь был чернокожий ребенок, желающий обнять кого-то из группы, которая конфликтовала с молодыми чернокожими мужчинами за несколько месяцев до этой встречи. Они были тронуты тем, как крепко мальчик обнял офицера, словно цеплялся за него изо всех сил
[370].
Тревожную составляющую этой картины можно было увидеть только в том случае, если применять к людям подчиненной касты те же стандарты человеческого поведения, что и к остальным. Немногие чернокожие матери или матери вообще, если уж на то пошло, стали бы настаивать на том, чтобы их сыновья, и особенно их чернокожие сыновья, подошли и обняли полицейского или первого встречного незнакомца. И немногие дети охотно согласились бы на такое. Лицо мальчика выражало гораздо больше, чем дискомфорт, – отчаяние более зрелого человека.
Мир только годы спустя узнает о трагедии, которая отразилась на фото. Две белые женщины из Миннесоты усыновили мальчика, Девонте Харта, и пятерых других чернокожих детей из Техаса, получая за это более 2000 долларов в месяц от штата. В течение десяти лет женщины, по сути, держали детей в плену, изолируя их от мира, отказывая им в еде
[371].
Они использовали подопечных в качестве реквизита, чтобы привлечь внимание пользователей социальных сетей к постановочным видеороликам, на которых детей заставляют танцевать и петь для своих похитителей. За кадром женщины избивали детей ремнями и кулаками и опускали одну из девочек головой в холодную воду, притапливая ее в качестве наказания после того, как нашли пенни в ее кармане. Когда дети обращались за помощью и едой к соседям и учителям, женщины, в нарушение кастовых стереотипов, говорили другим взрослым, чтобы они их не кормили, что дети играли в «продовольственные карточки»; лгали, что это «дети-наркоманы», чьи биологические матери, по словам опекунш, страдали от зависимости во время беременности.
Власти во многих штатах получали сообщения о жестоком обращении и проводили расследования, но, похоже, не смогли защитить детей. Даже после того как одна из женщин признала себя виновной в Миннесоте в 2010 году в нападении на одну из дочерей, дети оставались под их опекой. После этого всякий раз, когда кто-нибудь обращал внимание на творящийся беспредел и собирался вмешаться, женщины забирали детей из школы и переезжали в другой штат, под другую юрисдикцию. Они могли полагаться как на лоскутное одеяло разрозненных учреждений социального обслуживания, так и на свои собственные кастовые привилегии – презумпции компетентности и невиновности, – чтобы уклониться от государственных расследований и не допустить общественной реакции на просьбы детей о помощи.
В тот день, в ноябре 2014 года, они опубликовали фотографии Девонте, обнимающей полицейского, и получили обожание людей со всего мира. Люди видели то, что хотели увидеть, а не агонию на лице двенадцатилетнего мальчика, который от недоедания выглядел на восемь, его объятия, бывшие в некотором роде криком о помощи. Люди видели картину благородства черного человека, когда на самом деле мир смотрел на невинно пострадавшего заложника.
26 марта 2018 года, когда семьей внезапно заинтересовались социальные работники, две женщины посадили детей в свой внедорожник и съехали с расположенного на скале вдоль Тихоокеанского побережья шоссе, убив таким образом себя и детей, которых держали в плену
[372]. Слепота к глубокой боли на лице мальчика, свобода, предоставленная этим белым спасителям, развязавшая им руки в вопросе жестокости по отношению к детям, которых они считают брошенными, коллективное желание залечить племенные раны демонстративными жестами всепрощения раненых – все это способствовало трагедии и преследованию, от которого многие из нас страдают до сих пор. Мы все были свидетелями преступления, закончившегося страшной трагедией.
* * *
Несколькими годами ранее, в 2015 году, в чарльстонской церкви были убиты девять чернокожих прихожан, и семьи жертв почти сразу же простили нераскаявшегося белого убийцу своих близких. Это был акт непоколебимой веры, который пленил мир, но также соответствовал ожиданиям общества о том, что подчиненная каста понесет его страдания и оправдает своих преступников.
