Независимо от того, каким путем спорный кандидат добился признания, кастовая система изменялась так, чтобы удовлетворять условиям, которые придумывала высшая каста ради сохранения своей чистоты. Иллюзии остальных висели на тонком, потрепанном волоске. Один японский писатель как-то заметил, что только крохотный апостроф отделял ирландского О’Хару, получившего гражданство, от японского Охары, которому в гражданстве отказывали
[170]. Такие случаи обнажали не только абсурдность, но и ошибочность всех этих искусственных ярлыков и предполагаемого ими определения чистых и загрязненных рас. В то же время они разоблачили непоколебимую жесткость кастовой системы, которая оказалась сильнее свидетельств, противоречащих ее основам, и устойчива против доводов логики.
Определение чистоты и устойчивость нижней ступени
Пока переходные касты постепенно добивались перехода на более высокие ступени, неизменным оставалось абсолютное исключение в этом вопросе для «нечистой» низшей касты. Афроамериканцы не просто не были гражданами, они, как и их коллеги из далитов в Индии, были вынуждены выйти за рамки общественного договора.
Как и далиты, они ежедневно несли на себе основную тяжесть заражения, приписываемого самим их существам. Далитам не разрешалось пить из тех же чашек, что и доминирующим кастам в Индии, жить в деревнях представителей высшей касты, проходить через парадные двери домов высших каст, что не разрешалось и афроамериканцам в Соединеных Штатах на протяжении большей части истории. Афроамериканцы на Юге должны были входить в дома или иные предназначенные для белых сооружения через боковую или заднюю дверь. По всей территории Соединенных Штатов законы о комендантском часе запрещают им появляться в белых городах и кварталах после захода солнца под угрозой нападения или линчевания. На севере же, пусть им и разрешалось сидеть и есть в барах и ресторанах, обычным делом для бармена было демонстративно разбить стакан, из которого только что отпил черный посетитель. На звон разбитого стекла оборачивались другие завсегдатаи, желающие узнать, кто стал причиной такой реакции на кастовое загрязнение.
Неприкасаемым не разрешалось входить в индуистские храмы, а черным мормонам в Америке, например, не разрешалось входить в храмы религии, которой они следовали, и до 1978 года они не могли становиться священниками
[171]. Порабощенным черным людям запрещалось учиться читать Библию или любую книгу похожей тематики, равно как неприкасаемым было запрещено изучать санскрит и священные тексты. В церквях на Юге чернокожие прихожане сидели в галереях или в задних рядах, а когда и это не устраивало господствующую касту, «неграм оставалось слушать пение псалмов, льющееся из окон и дверей церкви»
[172], стоя за оградой. По сей день воскресное утро считается временем наиболее очевидной сегрегации в Америке.
Уже в эпоху гражданских прав кастовая система исключила афроамериканцев из публичной жизни Юга – региона, где проживало большинство из них. Они знали, что нужно игнорировать любое объявление о гастролях в городе цирка или о политическом митинге; эти события их совершенно не должны были касаться. «Их выгнали с парадов в День независимости, – писал историк Дэвид Рёдигер, – как «осквернителей» политического режима»
[173].
Замечание британского судьи, касающееся низших каст в Индии, применительно и к современным ему афроамериканцам. «Им не разрешалось присутствовать на великих национальных торжествах или следующих за ними народных гуляньях, – писал колониальный администратор и историк У. У. Хантер. – Они никогда не могли выйти из своего рабского положения; и за ними был закреплен тяжелейший труд на полях»
[174].
В сложившейся ситуации факт исключения использовался для оправдания исключения. Их место изгоев оправдывало их статус изгоев. Их отправляли на самую унизительную, самую грязную работу и поэтому считали низкими и грязными, и каждый в кастовой системе принимал как должное их угнетенное положение.
На тех, кто принадлежал к низшей касте, лежала обязанность приспосабливаться к удобству доминирующей касты при контакте с белыми людьми. Афроамериканец, которому удалось стать архитектором в XIX веке, должен был приучить себя «читать архитектурные чертежи вверх ногами, – писал ученый Чарльз У. Миллс, – потому что он знал, что белые клиенты будут чувствовать себя неловко, если он будет работать с ними с той же стороны стола, что и они сами»
[175].
В XX веке изменение привычного порядка вещей могло стать причиной паники среди представителей доминирующей касты. Однажды, в эпоху борьбы за гражданские права, обезумевшая белая мать из Миссисипи затащила в дом свою маленькую дочь, держала ее над кухонной раковиной и терла ее маленькую ручку тряпкой для мытья посуды с таким рвением, будто от этого зависели их жизни. Девочка всего лишь коснулась руки другой маленькой, только чернокожей, девочки, которая работала на принадлежащем семье участке. Мать сказала ей никогда больше не прикасаться к руке той девочки, хотя использовала при этом другой термин.
«На них микробы, – сказала мать. – Они гадкие»
[176]. Ярость матери напугала девочку и довела ее до слез, пока они, склонившись, стояли над раковиной. Увидев слезы дочери, расплакалась и мать, которая устала от царящего вокруг искусственного террора, от рамок, в которые, как в тюрьму, она заключала своего ребенка на всю оставшуюся жизнь.
Это было нарушение вето, и, по слухам, белые южане в 1970-х годах даже не пожимали руки чернокожему.
Молодой человек из доминирующей касты, выросший на Юге эпохи Великой депрессии, был хорошо обучен правилам кастовой системы и, как и ожидалось, придерживался их во всем. Когда в середине XX века он отправился на север и вступил в армию, ему открылись глаза на ложь, окружающую его с самого детства.
«Странные вещи проявляются в нас, как язвы, когда мы освобождаемся от наших заблуждений», – сказал белый южанин.
