— Да при чем тут я? Никакой он мне не жених! Выпустите! Он же просто сейчас опять сбежит!
Но они меня как будто не слышали.
Джип рванул с места и помчался прочь, нетерпеливо сигналя и обгоняя другие машины…
39
Тимур
В ушах так и стояли её слова: «Поздравляю, победитель лето две тысячи четвертого. Надеюсь, оно того стоило». Голова от них разрывалась. Но ещё хуже было то, как она потом сразу же отвернулась, как задрожали её плечи…
Один миг — и всю решимость выбило. И ничего не осталось: ни злости, ни ненависти. Как будто в одну секунду всё перегорело. И ничуть легче не стало — наоборот, только больнее.
Невыносимо было смотреть, как она плачет. Ещё и знать, что из-за меня. Я замер на пороге, глядя ей в спину. Тянуло подойти, обнять сзади, извиниться, сказать что-нибудь или ничего не говорить, а просто… неважно.
Силой заставил себя отвернуться, уйти, чтобы не видеть её, хотя толку-то. Всё равно не мог даже на минуту перестать об этом думать. И чем дольше думал, тем хреновее становилось.
Нафиг я это сделал? Лучше бы просто свалил отсюда. Потому что сейчас стало так паршиво, что просто не знал, куда себя деть.
Забурился на отшиб лагеря, чтоб ни одну физиономию не видеть, курил и думал: ну вот что за фигня? Никто никогда не смел меня унижать. А если кто и умудрялся как-то подгадить — огребал так, что потом по широкой дуге меня обходил и перекрещивался.
Она же попросту в душу плюнула, сделала так больно, как даже отцу с его откровениями не удалось. Обманула, предала, ещё и обсмеяла за спиной.
За такое любого другого я бы попросту изничтожил, а ей всего лишь показал, каково это — когда твои чувства втаптывают в грязь. Только вот почему-то от этого так хреново, как будто не её, а себя раскатал.
И это я ещё говорил, что отец размяк… А сам после её предательства еле держался, чтобы не мчаться к ней, не просить прощения.
Ну как держался? Недолго совсем. Всё равно потащился к ней.
Понятно, что всё, конец, что ничего у нас не будет. И она моё выступление не простит, и я сам никогда не стану ничего у неё выпрашивать. Не любит — как-нибудь переживу. Хотя от её слов до сих пор всё нутро разъедает. А стоит вспомнить гнусавый голос этого мудака её женишка «Я тебя люблю, Марина», так вообще глаза кровью наливаются.
Лучше бы она сразу меня оттолкнула, лучше бы не дала ни единого повода думать, что тоже меня любит, лучше бы сказала всё, как есть. Может, и было бы больно, но совсем не так. Я бы её понял. И главное, не успел бы так сильно привязаться, не успел бы поверить ей, в неё, в нас.
И всё равно зря я её обидел. Понимал, что за дело, а чувствовал себя таким же мудаком, как Алик. Или ещё хуже.
Рядом с ее домом крутились двое пацанов — я ещё издали увидел. Что-то кричали ей, кривлялись, потом свалили. Я нагнал их возле спортивной площадки. Там же тусовались и остальные. Прихватил Тараса за грудки, впечатал в сетку, огораживающую площадку.
Он тут же заюлил:
— Да ты че? Пусти.
— Какого хрена вы возле её дома терлись? Что ты ей там орал?
— Ничего такого. Просто мимо шли, увидели ее в окне, ну и…поздоровались.
Я коротко и резко ткнул его под дых. Он охнул, разинул рот, хватая воздух. Отдышавшись, заскулил:
— Ну, может, что-то ещё сказали. Не помню. И все, сразу ушли.
Я снова ему втащил.
— Ну, сказали… не помню, — чуть не рыдал этот ушлепок, трепыхаясь и елозя по сетке. — Ну, типа, подкатить хотели.
Я крутанул ворот его футболки вокруг кулака, отчего ткань врезалась ему в шею, а сам Тарас покраснел от натуги.
— Узнаю, что ты хотя бы пялишься на неё, вообще больше ни к кому подкатить не сможешь. Всёк?
— Да, да, — засипел он.
Я выпустил его, Тарас как мешок повалился, присел на корточки. Потом кряхтя и цепляясь за сетку ограды, поднялся. Пацаны тупо таращились кто — на него, кто — на меня.
— Это всех касается.
— Пацаны, пойдёмте уже на обед, — предложил кто-то, и все, как по команде, тут же подскочили и потрусили в столовую.
Кроме Генки. Он помялся немного, как бы решаясь, лезть ко мне под руку или не стоит — я ещё кипел после придурка Тараса, так что не зря он опасался. Но всё же рискнул.
— Тимур, зачем ты так с ней? С Мариной. Ведь ты же её…
Я повернулся к нему, готовый прибить его на месте, и он сразу осекся. И только взгляд раненого оленя сейчас его спас.
— Ты лучше не лезь туда, куда тебя не просят, и вообще отвали от меня, если не хочешь оказаться на месте Тарасика.
— Она вчера вечером весь лагерь обегала, тебя искала. Волновалась очень. Серьезно. На ней прямо лица не было. Хотела директора на уши поставить…
— Ты тупой или глухой? Свали по-хорошему.
Генка заткнулся, но не уходил. Топтался на месте. Тогда свалил я.
Снова пошёл к ней. И опять подходил к дому, а сердце колотилось и как будто весило целую тонну. Я взбежал на крыльцо, дернул дверную ручку — оказалось, не заперто. Шагнул внутрь и… оцепенел. Нет! Только не это…
40
Тимур
То, что дом Марины пуст, было понятно сразу, но ещё я откуда-то понял, что она сюда и не вернётся, что её, возможно, вообще в лагере уже нет. Но всё равно заглянул в шкаф и в ванную. И опасение подтвердилось.
Ничего не осталось — ни одежды, ни зубной щетки, ни полотенца. Только книга на столе, но и то библиотечная — я посмотрел.
Потом заметил какую-то бумажонку на полу, поднял. Оказалось, клочок моей записки. Рядом — ещё один. И ведь знал уже, даже малость успокоился, а все равно резануло сразу. Правда, всего на секунду, потому что внутри, сменив оцепенение, скачками нарастала паника. Дурацкую эту записку я смял, на автомате сунул в карман.
Взял подушку с кровати, уткнулся на миг лицом. Она ещё так пахла ею… Аж в груди зашлось.
Зачем она уехала? И куда? Как мог её директор отпустить?
И тут меня осенило: может, она ещё у него. Я плохо себе представлял, как люди увольняются, но вряд ли же за пару минут.
Однако у директора Марины не оказалось. И самого директора тоже на месте не было. Бухгалтерша подтвердила, что Марина уволилась и уехала. Как раз директор и повез её в Байкальск, а оттуда она уже сама будет добираться до Иркутска.
Я чуть не взвыл от отчаяния. Какого черта я так долго выжидал? Почему не пошёл к ней сразу же? Идиот! Да нахрена вообще я вылез с этой проклятой статуэткой? Кому что доказал? Где её искать теперь?
Кроме того, что она Марина Владимировна Филатова и учится в универе, я больше ничего о ней не знал. Нет, так-то знал, конечно, разное: что она любит и от чего морщит нос, что приехала из какого-то Зареченска и родители у нее с прибабахом, что её трудно обидеть — хотя я смог, что при всей своей разумности, она вечно влипает во всякие истории… черт.
