— А что ты его под ветровку прячешь? Носи на груди как орден, а то никто ж не видит, что у тебя есть мобильник.
Он вдруг обиделся.
— Сотовые, между прочим, так и носят. Просто дождь был ночью… — пробурчал он, потом спохватился: — А, ну так вот, мы с пацанами за месяц вообще подняли бабла... ну, кучу целую. Прикинь? Пахали, конечно, как кони, но зато…
Он приподнял край ветровки и довольно похлопал по туго набитой барсетке на поясе.
— Тут, правда, не только мои бабки. Кореш одолжил ещё.
— Зачем ты мне всё это рассказываешь? Ром, мне вообще без разницы, где ты, как ты, понимаешь? Тем более я не хочу даже знать про всякие незаконные делишки. От всего этого мне просто противно.
— Да чё такого-то? Мне надо было раздобыть бабло. Срочно. Честным путем, Мариш, это невозможно. Или тебе хотелось бы, чтобы меня прикопали?
— Мне ничего не хочется. Ни видеть тебя, ни слушать. Зачем ты вообще сюда притащился?
— А как иначе-то, Мариш? Я как увидел тебя в новостях, так всё, сразу же с пацанами договорился и погнал сюда. Я же не знал, как ты, вдруг тебя покалечило. Вдруг тебе нужна…
— Я уже слышала эту трогательную речь.
— Ну вот. Я к тебе приехал. Мы же с тобой…
— И напрасно. Нет никаких мы. Всё, Рома, ты уже час тут переливаешь из пустого в порожнее, даже больше, тебе пора. Я тебя выслушала, всё.
— Мариш, ну пойми. Я хотел, как лучше. Если бы я остался, то не заработал бы ни копейки, вообще не было бы шансов. А так — я сейчас съезжу, договорюсь, они от тебя отстанут. Ну а я буду им платить кусками. За полгода такими темпами рассчитаюсь. Или даже раньше.
— Я рада за тебя, езжай, договаривайся. Я тут при чем?
— Ну мы же не чужие друг другу!
— Чужие, Рома. Теперь — чужие.
— Ну прости меня, Мариш! Я накосячил, да. Серьезно накосячил. Но я же исправлю всё. Давай вернемся вместе и начнем все заново? Или давай в Улан-Удэ рванем? Хорошо будем жить, я тебе отвечаю!
— Рома, послушай меня, просто чтобы ты не тратил свое и мое время. Даже если бы ты меня не предал, я все равно за тебя не вышла бы. Я не люблю тебя. Ну а так ты всего лишь всё упростил и ускорил.
— Ты сейчас назло мне это говоришь. От обиды.
Боже, дай мне терпения!
— Уезжай. Я уже всё сказала.
— Я без тебя не уеду.
— Тогда сюда придут охранники и вышвырнут тебя за ворота.
— Мариш… ну я же люблю тебя… Я всё это ради тебя же…
Я молчала, борясь с раздражением.
— Мариш… ну пожалуйста…
И снова этот взгляд побитой собаки. Раньше я и правда жалела его, нередко уступала, когда он делал такое лицо. Но теперь у меня эти ужимки вызывали лишь отвращение.
Ромка сокрушенно покивал головой, с несчастным видом вновь оглядел комнату, даже носом шмыгнул. Потом посмотрел на книгу, которую я сейчас читала — она лежала на столике, как раз рядом с креслом, где он сидел.
— Психология межличностных взаимоотношений, — прочитал он вслух по слогам название. — Интересная?
— Положи на место.
Но он открыл книгу и увидел записку Тимура.
Я тут же отобрала ее вместе с книгой, но он уже, конечно, успел прочесть. Воззрился на меня недоуменно. Даже глаза сделались круглые.
— Кто это тебе пишет? У тебя тут кто-то есть? Поэтому ты меня отшила?
— Никого у меня нет. А тебя я отшила… я уже тебе всё объяснила. Уйди уже, Чичерин!
— Нет, скажи честно. Ты в этом лагере себе другого нашла, да?
— Я ведь уже сказала, — начала заводиться я не на шутку, — никого я не нашла и никого у меня нет. Я просто с тобой, именно с тобой больше не хочу иметь ничего общего.
— Никого нет, а записку кто написал?
— Не твоё дело.
— Всё ясно, — он запыхтел шумно и часто.
— Ну если тебе все ясно, уходи.
— Погоди, покурю. Такие новости надо перекурить.
— На улице перекуришь.
Но Ромка будто меня не слышал. После записки он прямо переменился весь. Из несчастного, скулящего пса превратился в обиженного... не знаю кого. Он в наглую распахнул окно и закурил, выпуская дым наружу.
— Угу, угу, так-так-так, — бормотал он между затяжками, тарабаня пальцами по подоконнику. — А тот пацан, с которым мы тебя встретили… кудрявый такой... это кто?
— Никто!
— Ты с ним замутила?
— Ты дурак? Делать мне нечего. Ещё бы я с малолетками не мутила.
— А чё нет? Он вон какой романтишный… Записочки тебе любовные пишет, — кривляясь, Ромка протянул гнусаво: — Мари-и-ина, я тебя люблю-у-у…
В эту секунду я возненавидела Ромку. Подошла, рывком выдернула у него сигарету и швырнула в окно, потом захлопнула створки.
— Убирайся отсюда, — процедила я сквозь зубы, глядя на него исподлобья.
Ромка тут же сник.
— Прости, — залепетал. — Мне просто очень больно.
У него и впрямь заблестели глаза. Боже, как меня достал этот идиотский концерт! Я посмотрела на время — почти два часа уже он тут играет мне на нервах.
— Мариш, ну хотя бы подумай. Если тебя правда тут никто не держит, поехали со мной? Если тебе не нравится, что я там с пацанами… с тачками… ну все эти дела, я завяжу! Только отдам корешу долг и всё. И буду делать всё, как ты скажешь. Только поехали, а?
У меня уже сил не осталось повторять одно и то же раз за разом.
— Ну хотя бы подумай, а? До завтра подумай. А завтра я ещё раз приеду.
— Я и так тебе скажу. Не поеду я с тобой никуда и никогда.
Ромка, тяжко вздохнув, поплелся к двери. Уходя, все же обернулся, смерил тоскливым взглядом.
— Я завтра все равно приеду, — пообещал он.
36
Они — директор, Марина и этот типок — ушли. А я с минуту ещё стоял, смотрел ей вслед, пытаясь прийти в себя.
Это «твой жених» буквально разрывало мне мозг, душило, выжигало внутренности. Реально, я едва отмер. Но всё равно и дальше в голове стучало: жених… у нее есть жених? У нее все это время был жених? Почему она ничего мне не говорила? Почему?!
Уж не поэтому ли она так хотела скрыть наши отношения, чтобы этот жених ничего не прознал?
От этого стало совсем мерзко и гадливо. Так не хотелось думать про нее плохо, не хотелось ее презирать, и я, как идиот, цеплялся изо всех сил за любые возможные предположения.
Может, чувак врет? Да нет, вел он себя с ней так, будто имеет на нее все права. И с чего бы он скандалил, будь он ей никто? Да и сама Марина тоже его явно близко знает, хотя… Хотя говорила она с ним зло и едко. Как с врагом. Значит, она не обрадовалась его появлению? Только это и утешало, хоть и не особо.
