— Ну, ночь же, — сказала я уже мягче. — А если с машиной что-нибудь случится? У вас тут даже фонари вон не светят. Темнота такая.
— А фары на что? И что вообще может случиться?
— Не знаю… ну, авария или сломается что-нибудь, мало ли.
— Какая авария, Мариш? Сама же сказала — ночь. Дороги пустые. И ничего она не сломается. Ты кем меня считаешь? Я машины чиню, а не ломаю.
Я молчала.
— Ну? — Ромка посмотрел на меня, как голодный щенок, у которого из-под носа увели косточку.
— Ладно, — нехотя, с тяжёлым сердцем, уступила я.
Ромка, хохотнув, порывисто кинулся ко мне, подхватил на руки, крутанул. Потом бережно поставил на цементный пол и даже стряхнул с плеча невидимую пылинку.
— Ну что, красивая, поехали кататься? — Ромка галантно распахнул передо мной дверцу мерседеса.
— Ром, один круг и домой, да?
— Конечно! — Он вразвалочку обогнул капот.
Боже, у него даже походка изменилась. Так, наверное, по его представлению, ходят хозяева дорогих тачек. Как ещё пальцы веером не растопырил. Я, не удержавшись, хмыкнула. Всё-таки эти парни как дети малые. Но Ромка в ответ лишь счастливо улыбнулся, усаживаясь рядом на водительское место.
— Эх, прокачу! — залихватски выпалил он, подмигнув мне.
— Ну уж нет. Давай как-нибудь без эх.
— Мариш, ты свой пед ещё не закончила, а уже училка до мозга костей.
— Ах, училка? В таком случае давай-ка, Чичерин, сюда дневник, двойка тебе за поведение.
Ромка засмеялся, положил тёплую шершавую ладонь мне на колено, огладил. Затем рука его поползла вверх по бедру настолько, насколько позволяла узкая джинсовая юбка.
— Марина Владимировна, вы сегодня такая строгая и такая м-м-м… — Он многозначительно улыбнулся, не договорив. Только причмокнул языком. Взгляд его слегка затуманился. Он посмотрел на приборную панель, словно решая, ехать или заняться чем-то поинтереснее. Потом всё же завёл мотор.
Ночные дороги и правда были пустынны. Лишь изредка проносились навстречу одинокие машины. Впрочем, что удивляться — спальный район.
Ромка включил радио.
— Не люблю шансон, — поморщилась я, услышав уже надоевший до икоты «Владимирский Централ».
Ромка как раз один шансон и уважал, но уступил — поймал Европу Плюс.
— Как тихо падал дождь вчера, он знал, что ты придёшь вчера… — подпевала я Алсу, расслабившись.
В этом действительно была волнующая смесь безумия и романтики — ночь, огни, дорога и больше никого. Ну, почти никого.
Ромка съехал с Юбилейного кольца, а я даже не заметила. Опомнилась, когда мы подпрыгнули на какой-то кочке.
— Ты куда нас завёз? — всполошилась я. — Ты же сказал один круг!
Машина, тихо урча, ползла вверх по серпантину. Жёлтый свет фар выхватывал кустарники, росшие вдоль обочины.
— Тшш, не кипишуй. Это ж Пик Любви. Постоим немного, полюбуемся ночным городом и домой.
Мне его затея категорически не нравилась, но на моё ворчание он только отшучивался.
— Ром, ты в дурачка, что ли, превратился? Ну, куда ты попёрся? Какой Пик Любви? Почти час ночи! Дорога тут вся убитая…
И точно под днищем что-то противно проскрежетало.
— Да мы почти уже на месте.
Наконец мы выехали на более-менее ровное плато и остановились.
— Пойдём? — позвал Ромка. — Пять минут постоим и назад, домой.
Вот что с ним делать, с дураком? Я даже злиться как следует на него не умею.
Почему этот высоченный лысый холм на окраине города назвали так романтично — я не знаю, но вид с него действительно открывался бесподобный. Как будто далеко-далеко внизу распростерлось море, сотканное из миллиона мерцающих огней. Это так красиво, что дух захватывает.
Только вот холодно тут. Обдувает со всех сторон. Я зябко поёжилась, и Ромка, обняв, прижал меня к себе.
— Замёрзла? Сейчас в машине согреемся.
От Ромки пахло машинным маслом, резиной, потом, табаком.
— Знаешь я что подумал? А давай поженимся в августе? А свадьбу сыграем у моих?
Ромкины родители жили в деревне, недалеко от города, буквально в паре часов на электричке, но всё равно я с трудом представляла себя невестой на деревенской свадьбе.
— Ром, ну куда нам торопиться?
— А чего тянуть? Хорошо же нам. А в августе жениться — верное дело. Считай, всё своё, с огорода. Батя самогона нагонит…
— Давай я хотя бы институт закончу?
— А в чём проблема? Поженимся летом, поменяешь документы и учись себе дальше.
— В смысле, поменяю документы?
— Ну ты же мою фамилию возьмёшь.
— И стану Чичей? Ну нет. Я лучше останусь Филатовой.
— Да кто тебя так будет… — начал Ромка и, повернувшись в сторону дороги, резко осёкся. Тут же крепко выругнулся и, расцепив объятья, рванул к машине.
Я тоже обернулась и, к своему ужасу, обнаружила, что мерседес, шурша шинами, катится назад, под уклон, уверенно набирая скорость, а затем пропадает из виду. Ахнув, я тоже побежала к дороге, но успела увидеть лишь, как машина скатилась до первого поворота, но, разумеется, не повернула, а съехала с дороги. А буквально через несколько секунд ночную тишину разорвал грохот и следом — наши с Ромкой крики, слившиеся в единый отчаянный вопль…
6
Домой мы с Ромкой вернулись под утро, уже светать начало. Притащились еле живые, грязные, расхристанные, исцарапанные в кровь. Ломило каждую косточку, каждый сустав. Мышцы горели от боли и усталости.
Содранная кожа на ладонях противно саднила — это мы с ним пытались спуститься в овраг, посмотреть, что стало с машиной, ну и, конечно, сорвались и кубарем скатились. Славу богу, только до следующего уступа, а не на самое дно этой пропасти. Но отшибли себе всё, что можно о камни, кочки и коряги. Как ещё живы остались, хотя Ромка заверил, что это ненадолго.
Это сейчас он просто сидел на кухне и тихо поскуливал — выдохся уже. А там, в овраге, я всерьёз испугалась, что он обезумел. Он бегал там кругами, выл дурным голосом, падал на колени, вскакивал, снова бегал, хватался то за голову, то за сердце. И так матерился, как никогда в жизни не матерился!
— Ром, помоги мне. Я встать не могу.
Я правда ногу подвернула и раз сто, наверное, его позвала, но он попросту не слышал. И явно ничего не соображал. Кое-как я сама поднялась на колени и уселась на какой-то валун. А Рома всё ещё выписывал хаотичные круги и дико голосил.
— Тут столько камней, — заметила я, оглядываясь вокруг, — мы могли бы себе шею свернуть запросто.