Ну, хорошо, для его появления есть довольно веская причина, но это все равно не объясняет, как он смог найти меня. Не следил же от самого ресторана?
На незаданный вопрос Невельский тоже отвечает достаточно быстро.
— Я спросил у вашей сменщицы, где можно найти вас прямо сейчас. Она и сказала, что вы, скорее всего, отправились за Соней, — он улыбается моей дочке, с довольным видом рассматривающей его, накрывает широкой ладонью растрепанные косички. И снова смотрит на меня. — Простите мое самоуправство, я действительно хотел помочь. Вы так быстро ушли, что подумал, будто обидел вас чем-то. Или сказал лишнее.
Если бы… Мне было бы куда проще, окажись он негодяем или просто грубым и резким типом, не умеющим общаться. Намного легче было бы обидеться на что-то и с радостью выкинуть из головы все, что узнала. Но он, напротив, оказался слишком хорошим. Более чем. Идеальным. Даже в самых смелых мечтах я не могла предположить, что у моей девочки такой отец…
— Спасибо! — выдавливаю, с трудом шевеля пересохшими от волнения губами. Протягиваю руку и забираю сумочку, изо всех сил стараясь улыбаться. Теперь, когда он выполнил свой человеческий и начальственный долг, можно и распрощаться? Больше ведь нам не о чем говорить!
Но в этот момент не выдерживает Соня. Дергает Невельского за рукав, снова неожиданно превращаясь из тихой милой девочки в требовательного сорванца.
— Так ты пойдешь?
— Сонечка, у Льва Борисовича важные дела, он не сможет с нами пойти, — я опускаюсь на корточки возле дочки и поясняю. — И так потерял кучу времени из-за моей сумки. Видишь, какая твоя мама растеряша? Но мы же с тобой не будет его задерживать, правда?
Соня хмурится и качает головой, уперев ручонки в бока.
— Ты не растеряша! Любой мог оказаться на твоем месте! — она любит повторять мои слегка заумные фразы, но в этот раз ее слова не вызывают умиления: я озадачена лишь тем, как побыстрее избавиться от общества Невельского. Но дочь поворачивает головку к мужчине и уточняет: — А какие у тебя важные дела?
— Малыш, так некрасиво себя вести! — пытаюсь ее осадить, но Лев невесомо дотрагивается до моего плеча — просто чтобы привлечь внимание — и тут же убирает руку.
— На самом деле никаких особенных дел у меня нет. И я буду рад составить вам компанию.
Дочка подпрыгивает от восторга и, тут же схватив его за руку, тянет за собой по дорожке в направлении кафе. Оглядывается на меня и переспрашивает в изумлении:
— Мамочка, ты почему стоишь?
Он тоже смотрит в мою сторону. Пожимает плечами и говорит почему-то виноватым тоном:
— Варя, ну идемте же! Раз уж так все сложилось.
Мне ничего не остается, как двинуться вслед за ними.
В кафе у меня никак не получается расслабиться. Я отвечаю невпопад на Сонину болтовню, стараюсь улыбаться, но выходит откровенно плохо. Хорошо, что дочка еще слишком маленькая, чтобы понимать мои уловки. Ей достаточно внешних появлений благополучия.
А вот он видит. И, выбирая момент, когда налакомившаяся пирожными Сонечка отпрашивается в детскую комнату, улыбается с тем же виноватым выражением.
— Простите, что так вышло. Ни в коем случае не хотел мешать вашим планам. Надо было отказаться, но я почему-то не сумел.
Я понимающе киваю: мне хорошо знакомо такое состояние. Вроде бы собираешься сделать одно, да и правильно это, но поддаешься детскому обаянию. И не можешь отказать, боясь обидеть ребенка.
Но если он не захотел огорчить чужого ребенка, что бы стал делать, если бы узнал, кем является для Сони?
Мне никак не удается перестать об этом думать. Правда, которую я скрываю, висит дамокловым мечом, причиняя уже почти физическую боль. Пока не знала, кто Сонин отец, совершенно не беспокоилась по этому поводу. Воспринимала его не иначе, как донора. Того, кому однажды потребовались деньги, и благодаря такой меркантильности я стала самой счастливой на свете. И в голову бы не пришло разыскивать его и в чем-то признаваться.
Но Лев… Я украдкой рассматриваю его. Если бы писала романы, то главного героя сделала бы именно таким. Высоким статным брюнетом с точеным лицом. С легкой небритостью, которая так ему идет. Она удивительно оттеняет загорелую кожу. А еще притягивает взгляд к… его губам.
Осознав, что рассматриваю рот мужчины, выдыхаю и медленно отворачиваюсь. Хорошо, что он в этот момент занят остатками пирожного на своей тарелке и не видит, куда именно я смотрю. Иначе точно сгорела бы от стыда.
— Все в порядке, — ни в коем случае нельзя дать ему понять, что меня тяготит его общество. В конце концов, сама виновата. Не была бы такой растяпой, и не забыла бы сумку, ничего этого бы не произошло. — Мы не строили каких-то особых планов, а Соне трудно отказать. Особенно когда она задалась целью чего-то добиться.
Он кивает в ответ.
— Настоящая маленькая женщина, — поддевает ложечкой оставшийся кусочек пирожного и неожиданно усмехается. — Знаете, а ведь я не был в кафе уже очень давно. Даже не помню, сколько лет прошло.
— Ну, это и понятно. Зачем ходить в кафе, когда есть собственный ресторан, — слишком быстро отзываюсь на его слова и тут же жалею, потому что мужчина продолжает улыбаться, но теперь его улыбка становится какой-то грустной.
— Знаете, кто на курортах реже всех купается в море?
Я киваю, понимая, о чем он. Мы тоже у себя в Петербурге, наверно, и вспомнить не можем, когда бывали в Эрмитаже или любовались фонтанами Петергофа. Вот и для Невельского ресторан — это работа. Вспоминаю, что он даже во время обедов с женой почти всегда что-то пишет или изучает в ноутбуке. Смотрю в его опустевшую тарелку, и вспоминаю еще одну деталь. В своем ресторане он никогда не заказывает десерт. Его супруга бережет фигуру и не позволяет себе подобной роскоши, а сам Лев…
— С детства обожаю сладкое. Особенно такие вот эклеры, — признается Невельский, изумляя меня еще больше. Это так необычно. А еще выходит, что Соня своей любовью к сладостям похожа на него, потому что я к ним практически равнодушна. Опять отвожу взгляд, пытаясь побороть вновь вспыхнувшее внутри смятение.
Он все-таки должен знать. Очень много совпадений, да и я слишком хорошо к нему отношусь, чтобы скрывать такое. И дело не в чувствах, не в неизбежной симпатии к потрясающему мужчине. Я уважаю его как человека, ценю как успешного и мудрого работодателя. И многим ему обязана. Особенно, как выяснилось теперь, жизнью собственной дочери. Вот только где же мне найти подходящие слова?
В этот момент возвращается Сонечка.
— Не хочу больше играть, — поясняет, усаживаясь на свое место, и хитро улыбается мне. — Мамочка, а можно еще эклерчик?
В другое бы время не разрешила: потом за ужином наверняка не будет аппетита, но сейчас это повод ненадолго отойти и собраться с мыслями. Киваю дочке и поднимаюсь, чтобы направиться к прилавку, но замираю, слыша ее следующий вопрос.
