Я знаю о том, что накануне Лев пришел в себя. Мой телефон разрывается от пропущенных звонков, но я даже в руки его не беру. Чтобы избежать соблазна, не ответить, не прочесть его сообщения. Нельзя. Нам вообще больше нельзя видеться, я этого просто не переживу. Лгать еще и ему. Он ведь прекрасно знает, как много Соня для меня значит. Его не проймешь рассказами о какой-то выдуманной командировке. Тем более, он пока еще мой начальник, и лучше других знает, что у официанток никаких командировок попросту не бывает.
Я хотела уволиться, сбежать, даже сказала об этом Невельской, но она неожиданно воспротивилась.
— И не думай. Все должно быть, как обычно. Если ты внезапно исчезнешь, он захочет тебя найти. А это никому из нас не нужно. Поэтому работай, как всегда. Только больше не суйся к моему мужу.
Я бы и не осмелилась. Уж точно не теперь, когда лишилась самого дорогого в жизни. По своей собственной вине. Я не заслужила ни любовь, ни понимание, ни прощение. Не хочу попадаться ему на глаза… Это невыносимо…
— И еще кое-что, — кажется, эта женщина продумала абсолютно все, до мелочей. Как бездушная машина, от которой невозможно хоть что-то скрыть. — Не рассчитывай на то, что, увидевшись со Львом, сможешь ему обо всем рассказать. Если ты только осмелишься сделать что-то подобное…
Она неожиданно вытаскивает камеру и направляет ее на меня.
— Расскажи о том, что Невельский тебе не нужен. Что когда ты узнала, что он отец твоей дочери, захотела заполучить его. Конечно, из-за денег, в твоем положении разве можно мечтать о лучшей партии?
На мои отчаянные попытки возразить она лишь смеется.
— Ты сделаешь все, что я скажу. И это повторишь, и то, что решила отдать ему дочь, чтобы обеспечить для нее лучшее будущее. А если посмеешь когда-нибудь открыть рот… — перед моими глазами оказывается экран включенного телефона. И странные картинки с текстом, в котором написано, что я продала своего ребенка богатому отцу. Сторговалась с ним и получила приличное вознаграждение, чтобы исчезнуть из жизни Сони.
— Что это такое? — от безумия, которого все больше с каждым днем, я и сама чувствую себя сумасшедшей. Ничего не могу понять. Все до такой степени дико и бессмысленно, что в это просто невозможно поверить.
— Сверстанная статья для сразу нескольких интернет-изданий. Можешь не сомневаться, как только ты заикнешься… где-нибудь… когда-нибудь о нашем с тобой договоре, это сразу же окажется в прессе. Поверь, у меня достаточно связей, чтобы на первых полосах написали о твари, продавшей свое дитя. И я лично позабочусь, чтобы эта информация как можно скорее дошла до родителей одногруппников твоей дочки. Знаешь, какими злыми и жестокими бывают дети? Хочешь, чтобы они мусолили все это? День за днем, час за часом? Чтобы смеялись над Соней и унижали ее? Даже если ты решишь сбежать с ней, неважно куда, хоть на край света, будь уверена, я тебя найду. И ты до конца своих дней не отмоешься от этой грязи. И, самое главное, не спасешь дочку от боли и унижения. Она все узнает. И неизвестно, сможет ли простить тебя.
— Ты чудовище… — не знаю, сколько было пролито слез за эти дни. Кажется, мои глаза вообще не высыхают. — Ты же сама была матерью, как можешь творить такое? Зачем? За что?!
Ее лицо каменеет.
— Никогда больше не смей упоминать о моем сыне, дрянь! Иначе я передумаю и решу, что Соне будет лучше вообще никогда с тобой не встречаться!
Чувствую себя загнанным в клетку зверьком. Бьюсь о железные прутья, вгрызаюсь в них, ломаю ногти в попытке вырваться, но ничего не происходит. НИ-ЧЕ-ГО. У меня нет ни малейшей возможности что-то поменять. Лишь сделать, как она требует, чтобы не усложнить все еще больше. Чтобы не причинить боль Соне. Я лишь надеюсь на то, что Лев вернется домой и позаботится о ней. Будет любить по-настоящему, крепко-крепко, так, как умеет только он. Не заменит меня, но отдаст всю силу отцовских чувств. А потом, когда-нибудь, возможно, у меня будет ничтожный шанс если не вернуть дочку, то хотя бы иногда видеть ее.
И я делаю. Повторяю на камеру жуткое признание, а потом на негнущихся ногах иду в палату и умираю от боли, пожирая глазами мою малышку. Как будто можно насмотреться наперед. Надышаться, напитаться ею. Оставить в ее сердце всю свою любовь, чтобы она запомнила меня.
— Мамочка, почему ты плачешь? — Сонечка тянет руку и еще слабыми пальчиками гладит меня по щеке, стирая дорожку слез. — Не хочешь уезжать?
— Не хочу, родная! — пытаюсь сдержаться, чтобы не разрыдаться в голос и не напугать ее еще больше. — Очень не хочу!
— Тогда не едь! — тоненький голосок звенит от возмущения. — Попроси папу, пусть он отменит эту твою конмандировку! Он же твой директор, он может! Почему он не приходит? Я сама ему скажу!
Я качаю головой и целую бледное личико.
— Он скоро придет, малыш, и все время будет с тобой. Но это не папа посылает меня в командировку. Я устроилась на другую работу.
— Зачем? — изумляется Сонечка, и я продолжаю врать.
— Нужно было дать деньги за операцию, а там платили больше. Вот я и согласилась. Поэтому теперь нужно съездить по делам… в другой город, а потом я вернусь к тебе.
Очень надеюсь, что вернусь…Снова кусаю щеку, чтобы не завыть, на застонать от уничтожающей меня боли. Девочка моя драгоценная, зато ты жива и скоро начнешь ходить. И когда-нибудь поймешь меня… Может быть, поймешь. А если нет, я все равно не могу поступить иначе. Я должна была тебя спасти, любой ценой.
— Но ты же будешь мне звонить? — умоляюще смотрит дочка, и я торопливо киваю. Хорошо хоть на это мне дано разрешение. Уж не знаю, чем руководствовалась Невельская, но запрещать звонить Сонечке не стала. Может, чтобы все не выглядело слишком уж подозрительно, ведь в наше время даже с Антарктидой можно связаться. И если бы я исчезла совсем, это вызвало бы кучу вопросов. У Сони, у Льва. Вопросов, которые ЕЙ не нужны.
— Каждый день, солнышко мое. А ты будешь рассказывать мне обо всем-всем.
— И ты! — требовательно заявляет малышка, и я снова киваю.
— Конечно, и я. Буду думать о тебе каждую минуту и очень скучать.
Уже скучаю…Когда-то, изнемогая после побоев мужа, я думала, что столкнулась с настоящей болью. Когда не могла дышать и шевелиться из-за сломанных ребер, наивно полагала, что на меня свалилось непосильное испытание. А сейчас без раздумий согласилась бы пережить все это заново. Ни раз, ни два — сколько угодно, лишь бы не чувствовать, не переживать того, что происходит сейчас. Не расставаться с моей девочкой. Не уходить от нее, не выдирать из сердца. Вот только чудес не бывает. Не в моей жизни. Я зря поверила в сказку, которой так и не стать реальностью, и теперь расплачиваюсь за это. И дочь свою вынуждаю платить, ведь это из-за меня все случилось. Если бы я не влюбилась в Льва, если бы не связалась с ним, ничего бы не случилось. Мы с Соней жили бы вместе, как раньше, и никто даже не посмел бы вмешаться в наше счастье. А сейчас…
