Лицо Невельской становится почти злым. Она отшатывается, выдергивая руки, и окидывает меня ледяным взглядом.
— Я позволю вам видеться. Может быть. Если не будешь делать глупостей и настраивать дочку против меня. А ко всему остальному она привыкнет. Дети быстро адаптируются к новым условиям, ты же знаешь. И я уверена, ей у нас понравится. Гораздо больше, чем в твоей жалкой халупе.
— Соня не такая! — снова мотаю я головой, но в ответ слышу лишь очередной злой смешок.
— Да все мы такие! Все хотят жить лучше и иметь больше. Особенно дети. Думаешь, она не завидует своим подружкам, когда те приходят в садик с новым игрушками? Красивыми и дорогими, которых у нее никогда не было? Или в новых нарядах. Об этом каждая девочка мечтает. А ты… что ты можешь ей дать? Няньку, которая только и ждет, пока закончится твоя смена и можно будет наконец-то уйти? Походы в зоопарк по выходным? Или новое платье на день рожденья? Раз в год? Ты же обкрадываешь ее, лишаешь всего того, что она могла бы иметь!
— Неправда! — я набираю побольше воздуха, чтобы придать уверенности своим словам, да только не выходит. Голос дрожит, а все аргументы даже мне самой кажутся жалкими и ничтожными. Я все на свете готова отдать, чтобы моя малышка была счастлива, но могу так мало… А сейчас — и вовсе ничего.
— Правда — и ты сама это знаешь, — парирует Невельская. — Когда вы в последний раз отдыхали на море? Нет, я спрошу иначе. Твоя дочь вообще когда-нибудь была там? А заграницей? Можешь не отвечать, все ведь и так понятно. На твоем лице написано. Это непозволительная роскошь, не так ли? Ты каждый год обещаешь себе, что в следующем обязательно отвезешь Соню туда. Заработаешь на путевки, выберешь самое лучшее место и целых две недели не будешь вспоминать о работе. Но ничего не меняется. Тебя не то, что на две недели, на два дня не хватает. Потому что надо зарабатывать деньги, ведь так? Для нее, для Сони. Но вы все равно нищие! Твоей зарплаты хватает только на самый минимум. Еда, одежда… А сейчас, когда случилась беда, что ты можешь? Хоть наизнанку вывернись, да только это не нужно никому. И всеми своими усилиями ты ей не поможешь. А если бы меня не оказалось рядом? Что тогда? Ты бы просто тихонечко рыдала, наблюдая, как твоя дочь привыкает к инвалидному креслу?
Ее слова — будто пощечины, злые и беспощадными. И каждое прилетает в цель. Все действительно так. И я не знаю, что делала бы, не появись Ольга со своим страшным предложением. От него рвется на части сердце и все переворачивается внутри, от него стынет душа, душит жуткая нестерпимая боль. Но для моей девочки это в самом деле спасение. Она не останется калекой, и рядом будет любящий отец. Лев ведь действительно ее любит, так, как можно только мечтать. И все сделает для ее здоровья и благополучия. А я… имею ли я право мешать? Если на кону сейчас — ее жизнь и будущее? Какое значение имеют мои чувства? Какая разница, что, выполнив поставленное мне условие, я не смогу больше дышать, не смогу существовать без нее? Но зато Соня будет спасена…
Сползаю по стенке на пол, утыкаясь лицом в ладони, и захлебываюсь рыданиями. Что же мне делать?
— Ну, перестань, кому нужны твои истерики! — голос звучит совсем рядом, и я понимаю, что Ольга присела возле меня. Специально, чтобы я услышала каждое слово. — Радовалась бы лучше, что все так хорошо складывается.
— Хорошо?! — отнимаю руки от лица и сквозь слезы смотрю на эту женщину. Неужели горе сделало ее такой бесчувственной? Она же сама потеряла ребенка, как может предлагать другой матери добровольно от него отказаться?! — Ты отбираешь у меня самое дорогое и говоришь, что это хорошо? Это дико, безумно, больно…
— Это правильно! — перебивает меня Невельская. — И я не отбираю Соню, я спасаю ее. Спасаю от беспомощной матери, которая не в состоянии о ней позаботиться. Спасаю от нищеты, от разочарований. От той самой боли, о которой ты тут вопишь. Придет время — и она еще спасибо скажет. Когда подрастет и поймет, из какой дыры ее вытащили.
Я не могу с этим согласиться и никогда не смогу. Жизнь не измеряется одним лишь достатком, и никакие деньги и удобства не заменят Сонечке родную мать. Как бы Ольга не любила детей, Соня для нее — чужая. И останется вечным напоминанием о том, как едва не распался их брак со Львом. Но даже без этого, разве сможет она любить ее так, как я? Отдать все сердце, всю себя? И что, что я скажу своей малышке? Как объясню чудовищную истину о том, что должна ее оставить? Оставить навсегда, отдать чужой тете?
— У вас будет время поговорить, — Невельская будто угадывает терзающие меня мысли. — Придумаешь что-то, чтобы это выглядело правдоподобно. Убедишь Соню. Она умная девочка и все поймет. И будет здорова, это ведь самое главное, не так ли?
Это действительно самое главное, и мы обе это знаем. Как знаем и то, что я ни смогу не возразить, не воспротивиться. Невельская внимательно смотрит на меня, а затем удовлетворенно кивает.
— Вот и умница. Я была уверена, что мы договоримся. А сейчас отправляйся домой и приведи себя в порядок. Чтобы Соня после операции не видела тебя зареванной или расстроенной. Ты же не хочешь и ее расстроить? Вот и иди, отдыхай, и заодно придумай, как будешь ей все объяснять. Уверена, ты найдешь нужные слова, — она распрямляется и поднимает руку, останавливая мои попытки что-то сказать. — Думаю, довольно разговоров. Я пока поеду в ту клинику, проконтролирую, чтобы все прошло, как нужно. И чтобы для Сонечки подготовили самую лучшую палату. Платную, разумеется. Пора примерить роль второй мамы.
Улыбается и уходит, оставляя меня корчиться на полу, изнемогая от ненависти к самой себе за свою беспомощность и неспособность хоть что-то изменить.
Глава 25
— Мамочка, а тебе очень-очень обязательно ехать в эту командирку? — лепечет Соня, глядя на меня одновременно с обидой и надеждой.
Я осторожно убираю упавшую на ее лоб прядку волос. Дотронуться боюсь, обнять, прижать к себе, хотя этого безумно хочется. Врач сказал, что все в порядке, операция прошла хорошо и Сонечка быстро восстанавливается, но мне все равно страшно. Боюсь, что если обниму чуть крепче, уже не смогу отпустить. Меня подташнивает от привкуса крови во рту: приходится то и дело кусать щеку, чтобы не разреветься. Это почти не помогает, но сдерживает хотя бы на какое-то время.
— В командировку, солнышко… — тихо поправляю ее. — Да, это очень важно, родная. Я должна уехать.
— Не хочу! — Соня дует губки и смешно морщит носик, но мне совсем не до улыбок. При мысли, что после сегодняшней встречи мы не увидимся долго-долго, становится нечем дышать. Не могу думать об этом, не хочу жить без моей крошечки. Но у меня нет ни единого шанса хоть что-то поменять. В ушах все еще звучат слова Невельской, которые та сказала мне перед тем, как пропустить в палату к дочке.
— Придумай какое-то логичное объяснение, которое даст тебе возможность исчезнуть. Сонечке так будет проще привыкнуть к новому дому. К своему отцу и ко мне. Ты же не хочешь, чтобы девочка страдала и скучала? Вот и сделай все, чтобы ей было лучше. А потом мы поговорим о том, сможете ли вы видеться.
