– Ну почему, почему? – с акцентом громко воскликнул мужчина.
– Я уже сто раз говорила.
– Почему сто, надо один раз соглашаться, соглашиваться…
– Я не могу.
Они помолчали, и потом мужчина опять на своем языке начал быстро бормотать вопросительные слова. Тенишев выступил из-за перегородки, чтобы обнаружить свое присутствие. Он оглянулся и увидел, что мужчина взял руками голову девушки, чтобы заглянуть ей в глаза, а та уворачивалась – лицо ее блестело от слез.
– Не могу ли я помочь? – громко и отчетливо спросил Тенишев.
– Кто это? – уставился на него мужчина. – Замолчите.
– Это вы замолчите. И перестаньте приставать к… спутнице.
Девушка испуганно взглянула на Тенишева.
– Не надо, молодой человек, никто не пристает. Папа, – обратилась она к мужчине, – видишь, человек подумал, что ты ко мне пристаешь. Перестань, поговорим завтра.
Тенишев подумал, что «папами» девушки называют старых своих любовников. Но, наверное, за глаза – а тут звучало как обращение.
– Девушка, я не у него, а у вас спрашиваю: не могу ли я помочь?
– О, какая страна! Все мешают жизнь, замолчите! – почти прокричал мужчина, выбросив вперед руку.
Тенишев подошел, коротко ударил по протянутой руке вниз, глядя прямо в глаза, сказал мужчине:
– Успокойтесь.
Опешивший человек некоторое время молча смотрел на Тенишева, потом дернул за собой девушку к краю тротуара, начал махать рукой проезжавшим машинам.
– Плохо, здесь всем плохо, я устал, – бормотал он.
Девушка удерживала его, чтобы он не метнулся на проезжую часть, но он сильно покачивался и увлекал спутницу за собой. Тенишев взял ее под руку:
– Послушайте, я успокою вашего папашку, пусть едет отдыхать. Я вас провожу.
– Да отстаньте же! – девушка с силой выдернула руку.
И Тенишев, будто его освободили, повернулся и поспешил прочь. Ему было стыдно за то, что он пытался влезть в чужую жизнь, и его вмешательство было похоже на стремление к легкой поживе: почувствовать себя героем, лучшим, чем этот «папашка». Тенишев вдруг подумал, что подобное вмешательство, на первый взгляд благородное, так напоминает подсаживание к столику перепившихся людей человека трезвого, скажем, с чашечкой кофе, и человек этот первое время с улыбкой отклоняет предложения выпить, а потом все же соглашается, словно делает подарок, и пьет, но остается трезвее, и подлость подсадного состоит в том, что он и пьет, и чувствует себя выше этих алкашей. Ему исповедуются, он успокаивает, прощает, выпивая рюмку за рюмкой. Потом он уходит – не оставаться же за столом с этими людьми.
Сзади застучали быстрые и легкие каблучки.
– Послушайте, не идите так быстро!
Тенишев обернулся. Девушка догоняла его.
– Раз вы так хотели помочь, давайте пройдем вместе. Мой дом совсем рядом, но я боюсь одна.
– А где ваш папа?
Тенишев пошел медленнее.
– Отец уехал.
– Отец? Вы так называете его за глаза?
Девушка удивленно взглянула на Тенишева.
– А как мне его называть? А, вы подумали…
Тенишев улыбнулся.
– Нет, это мой отец. Мой бедный папа. Пойдемте быстрее, я хочу позвонить, узнать, как он доехал. Таксист вроде бы приличный попался.
«Странно, – думал Тенишев, – какой-то иностранец, его дочь, которую надо проводить до дома, как-то легко она все говорит, и все похоже на правду. А может, и обманывает, какая разница. Троллейбус идет прямо к общежитию, остановка у следующего перекрестка, все равно по пути».
Расспрашивать девушку о происшедшем Тенишев не хотел. Они шли молча. Тенишеву показалось, что он раньше ее видел.
– А вы вчера не ехали троллейбусом по улице Чехова?
Девушка улыбнулась:
– Каждый день езжу.
– Значит, я вас видел вчера.
– Ну и что?
– Я тоже так думаю. Ну и что. Это же не повод для знакомства. Как и наша встреча.
Девушка промолчала. И Тенишеву опять стало стыдно: зачем он набивается?
– Вот здесь, в переулке, мой дом. Спасибо.
– Не за что. Извините, что я так навязался там, на остановке.
Девушка улыбнулась. Они повернули за угол и почему-то пошли медленнее.
– Он хочет, чтобы я уехала с ним. Я не знала, что у меня есть отец, и вот он приехал и встретился со мной. Уже несколько дней у меня есть отец – интересно, да? Когда-то он работал здесь в посольстве, и из-за меня, как это ни странно звучит, его уволили. И вот приехал. Мать сейчас хочет уехать, но он ее взять не может, а я уехать не могу. Как все просто и сложно. Просто рассказать. Вот я и рассказала вам почему-то.
Они остановились у подъезда. Тенишеву хотелось сказать что-то вроде совета, и он ощущал всю глупость этого желания. Девушка неожиданно улыбнулась:
– Ну и вид у вас – совершенно растерянный!
– Да нет, просто мне всегда казалось, что рассказать о чем-то сложнее, чем это есть на самом деле. А у вас получилось наоборот.
– Когда не задумываешься, то получается просто.
– Вот и не надо задумываться, – улыбнулся Тенишев.
– С вами легко. Кажется, я давно вас знаю. – Она протянула руку. – И вы совсем не навязчивый.
Тенишев осторожно взял ее руку и совсем растерялся, промямлил «до свидания» и через мгновение услышал, как хлопнула дверь. Он с удивлением смотрел на свою ладонь, чувствовал, какая она невесомая, будто он держит что-то невидимое и легкое.
Он перешел на противоположный тротуар и оглянулся на темный дом. В одном окне загорелся свет.
«Какой странный город, – думал Тенишев, сидя в пустом троллейбусе. – В нем жизнь накапливает свою силу, пробираясь незаметными днями, и вдруг прорывается в одном из них целым потоком лиц, сказанных слов, чужих чувств, которые мгновенно становятся своими, будто ты возвращаешься обратно, собирая пропущенное и, казалось бы, утерянное. И уже видишь по-другому эту забытую всеми на ночь станцию метро, мимо которой проезжаешь каждый день, эти подворотни и холодные трамвайные рельсы на перекрестках, и думаешь: а нужен ли следующий день, если и прошедший еще долго будет остывать в тебе. Какой странный город, ощущение которого состоит из двух частей – родной и чужой, и ты мгновенно и незаметно для себя переходишь из одной части в другую, будто смотришь старый альбом с фотографиями молодых родителей и незнакомых навсегда лиц».
Что-то глубоко деревенское угадывал Тенишев в этом городе – по своему ощущению возможности быть чужим в нем, по бесконечному поиску мест, напоминающих забытое детское чувство родного дома. И постоянный, непроизносимый вопрос гудел внутри него: неужели я полюбил это место на земле? Вопрос, так похожий на детский, когда еще вместо слов переливались цветами чувства – неужели я живу?
