– А муженек твой бывший часом не нагрянет? – Подруга протянула ей наполненный игристым напитком бокал. – Хорош кривляться, не на фотоссесии. На-ка, лучше выпей.
– А мы его не пустим! – продолжала извиваться блондинка, подцепив двумя пальцами бокал за ножку.
– А если он ворвется? – хохотнула дама в черном.
– Говорю же тебе, его машину без моего звонка охрана не пропустит. А с его толстой жопой ему в лом будет целый километр пешкодралом пилить. Так что пусть бесится за забором, пес шелудивый!
«Аллилуйя…» – тихо подпела Коэну Самоварова и, опомнившись, прибавила шагу, чтобы ненароком не привлечь к себе внимание.
Вот и сложился еще один простейший, недостающий пазл.
Машина (вероятнее всего, такси), на которой уехала Алина, не въезжала на территорию поселка, поэтому у Андрея и не было этой информации. Кстати, если бы он захотел, то, зная правила поселка, мог бы сам об этом догадаться.
Аллилуйя…
Исходящая желчью по отношению к бывшему мужу мещанка и нездоровью гастер, почувствовавший себя чуть ли не пророком… Вовсе не сострадание и даже не желание подзаработать двигали рабочим, а желание хоть в чем-то да возвыситься, быть наконец для кого-то значимым.
Впрочем, кто она такая, чтобы судить?! – одернула себя Самоварова.
Теперь уже даже не следователь, так – расследователь…
И, кстати, да, оба слова мужского рода.
Несмотря на то, что Варваре Сергеевне упорно не нравились ворвавшиеся в обиход феминитивы, ее вдруг это дико разозлило. Нет, конечно, не это…
На самом-то деле злилась она на то, что ей самой, поучавшей Жанку и отдалившейся от доктора из-за его предвзятости так и не удалось избавиться от чего-то подобного в собственной голове. Вот если бы она нашла исповедь «брошенки» или Дяди, ее мнение об этих людях, возможно, в корне бы изменилось.
Уже на подходе к дому Филатовых догнало сообщение от Валерия Павловича:
«Ты далеко? Аглая Денисовна приехала».
51
Из дневника Алины Р. 4 июня
Какой странный сон.
Давящий, как небо над Сходненским кладбищем.
Безнадежный, как вход в онкологическую больницу.
Большая площадь внутри громадного, каменного, с пустыми глазницами окон, дворца.
Под ногами – брусчатка, от грубых стыков которой рябит в глазах.
Памятник кому-то сердитому и важному.
Похоже на Мадрид, впрочем, во сне это было неважно.
В. стоял один, ровно посреди площади, и был крайне сосредоточен на том, что делал. По движению рук и корпуса складывалось впечатление, что он командует невидимым парадом. Беззвучно отдавая кому-то приказы, он напрягал мышцы лица, выкрикивая команды, широко раскрывал рот. Он постоянно поворачивался в разные стороны, пытаясь донести что-то до тех, кого там не было в помине. На нем была расстегнутая длинная темная шинель, и под ней можно было разглядеть отлично на нем сидевшую новую военную форму.
«Не иначе, как началась война и он стал генералом», – решила я во сне, застывшая, пораженная необычным зрелищем.
«Вероятно, он потерял все свое войско, но еще видит души тех, кого сгубил. Совсем как булгаковский Хлудов», – подумалось мне.
Во сне показалось, что прошло немыслимо много времени, прежде чем он заметил меня. Взяв под козырек, В. направился в мою сторону. Мне бросилось в глаза, что он заметно приволакивает ногу. И вдруг, не дождавшись его, я резко развернулась и поспешила покинуть площадь.
Я шла быстрым шагом, не оборачиваясь. Путь лежал в гору, и даже моими здоровыми ногами идти было нелегко. Не обращая внимания на моментально стертые неудобными туфлями пятки, я не беспокоилась, уверенная в том, что он все равно не отстанет. Через какое-то время мне все же пришлось сбавить темп.
Мой затылок обжигало его горячее нетерпеливое дыхание. Когда мы проходили мимо заброшенного парка, я заметила, что в парке цветет жасмин.
За всю длинную дорогу до хорошо знакомого мне во сне дома с зелеными полосатыми обоями и старой дубовой мебелью никто из нас не проронил ни слова.
Перед входом нас встретила чахоточная лошадь, проводила укоряющим взглядом печального глаза.
Я зашла в комнату первой и бросилась к саквояжу. Он стоял там, где я когда-то его оставила, – на узкой железной идеально застеленной кровати. Достав из саквояжа некий предмет, завернутый в белую материю, я подошла к старому зеркалу.
В. застыл на пороге и напряженно следил за мной. Схватившись за дверной косяк, он тяжело дышал.
Я развернула материю.
– Ты не станешь этого делать. Потому что, если меня не будет, ты не сможешь дальше жить, – спокойно сказал он.
Я держала в руке пистолет.
– Подойди, – приказала я.
В., подумав, обреченно кивнул и сделал то, о чем я просила.
Мы стояли напротив треснувшего зеркала.
И тут, увидев в неверном мутном отражении наши искаженные лица, я отчаянно закричала:
– Жить?! Как ТЫ можешь мне это говорить?! – Я задрала блузку и обнажила зиявшую, со спекшейся черной кровью рану на том месте, где должно было быть сердце…
5 июня
Я вроде уже писала, что с таблетками, кроме самых безобидных успокоительных, давно в завязке.
Когда заболел отец, это совпало с первым приступом панической атаки в том нарядном торговом центре.
Ни Жанке, ни Андрею я ничего, конечно, не сказала, но начала бояться, что это повторится.
И оно повторилось, еще и еще раз.
В инете я наткнулась на парочку форумов, на которых люди, пережившие подобное, обменивались личным опытом.
Многие советовали попринимать «Атаракс» (мягкий транквилизатор), в то время его отпускали без рецепта.
У меня не было ни сил, ни желания разбираться с истинной причиной непонятного и пугающего состояния, и я начала принимать «Атаракс», следуя приложенной инструкции.
Таблетки не лечат, а только придавливают тревогу, добавляя к имеющемуся в голове раздору еще и собственных гримас – внезапных глюков и полной апатии.
А вскоре я познакомилась с В.
Рассказав о себе всю правду, упомянула и про таблетки.
Он категорически запретил их принимать.
После нашей встречи приступы не возобновлялись.
Еще бы… Большую часть моего внутреннего пространства занимал отныне только он!
Когда по вечерам Андрей, приняв душ, с боевым видом запрыгивал в нашу супружескую кровать, я только делала вид, что, ожидая его, читала книгу. На самом деле я думала о В. – что он делает в эту самую минуту, с кем он, и почему все так, а не иначе…
