Если бы он тогда позвал меня, я бы, не раздумывая, бросила Андрея с его фаном и душевными изрыганиями, с его бесконечными проблемами и скользкими приятелями.
Я стала бы для В. кем угодно – наложницей, секретарем, уборщицей, психологом, сиделкой, поваром, массажисткой.
Я воплотилась бы во все, в чем он мог нуждаться.
Но он не позвал.
50
Михалыч и Колян, с выражением напряженного недоумения на коричнево-красных, неравномерно подгоревших от работы на улице лицах, курили возле бытовки на сложенных досках, заменявших им лавочку.
Возле бытовки, подальше от леса и ближе к солнечной стороне, в землю были воткнуты два колышка с веревками. На них сушились застиранные мужские трусы, парочка дырявых выцветших полотенец и кучка темных, застиранных же донельзя носков.
Через несколько метров от бытовки находилась еще одна, тоже с виду обжитая. В оставшихся двух, тех, что граничили с лесом, окошки были заклеены газетами, а на дверях покоились ржавые замки.
Бытовки, как узнала от Жанки Самоварова, были собственностью хозяев поселка, а временное, без ежедневных проверок и придирок проживание рабочих, могли обеспечить только хорошие отношения домовладельцев с управляющей компанией.
У Алины получалось быть любезной со всеми.
«Неужто все остальные хозяева участков успели отстроиться?» – думала Самоварова, разглядывая чьи-то жалкие, потемневшие от сырости, временные и брошенные дома.
«Интересно, кто живет в соседней бытовке? Равшан? Навряд ли… Судя по его выпирающей, как и пузо, амбициозности и новой должности, он, вполне вероятно, давно обзавелся как минимум съемной комнатой, а то и квартирой».
Когда Варвара Сергеевна приблизилась к работягам и, поздоровавшись с ними, попросила у Михалыча разрешения отозвать Дядю на пару слов, самолюбивый бригадир смутился.
Похоже, ему стало неудобно от того, что непрошеная гостья соприкоснулась с их скудным и некрасивым бытом.
– А почему Жанна Борисовна меня не набрала? – его мужественное, приятное лицо на миг посветлело, а в уголке рта показалась ямочка. – Я бы сам к вам Дядю пригнал.
По встревоженному, метавшемуся то по ней, то по бригадиру взгляду Дяди, показавшегося из бытовки, Варвара Сергеевна поняла, что пришла не зря.
Тем более что ее предположения теперь уже были подкреплены и фактами.
По ее просьбе Дядя неохотно проследовал за ней в сторону леса.
– Как вас по имени-отечеству? – как можно мягче спросила Варвара Сергеевна.
Она отдавала себе отчет в том, что за долгие годы работы в полиции приобрела много разных, не всегда приятных поведенческих шаблонов. И этот первый, формальный и зачастую дурацкий вопрос, ответ на который она в большинстве случаев знала заранее, мог заставить собеседника моментально закрыться.
– Иван Михалыч, – нехотя представился тот сучьям и хвойным иголкам под ногами.
– Теперь понятно, почему вас Дядей кличут! – попыталась как можно более непринужденно рассмеяться Самоварова. – Два полных тезки – тут иначе запутаешься.
Дядя исподлобья покосился на нее и продолжил нетерпеливо пританцовывать на своих кривоватых ногах.
Задумавшись над тем, как лучше выстроить разговор, она разглядывала его рыжеватые выгоревшие ресницы: невысокая от природы Варвара Сергеевна была выше рабочего на полголовы.
– Вы должны мне помочь. Я знаю, где Алина, и знаю, что она каждый вечер связывается с вами. Никто об этом не узнает, даю слово. Пожалуйста, скажите мне правду.
– Я не знаю, где вона, – наконец посмотрел на нее Дядя. Взгляд его был ясен и колюч.
Честно говоря, все это время Варвара Сергеевна представляла его иным – зашуганным, больным человеком, которого Алина могла привлечь к себе разве только искренней к нему жалостью.
– И все же… Она ведь звонила вам, чтобы справиться о сыне, – внезапно осенило Самоварову. – Она вам заплатила?
– Да. – Дядя воровато обернулся на продолжавших сидеть возле бытовки ребят. – Воны больше мэне денег мают…
– Знаю, – с участливым видом солгала Самоварова.
– И усэ-то вы знаете, графиня, – ухмыльнулся он из-под тараканьих усишек.
– Отчего же графиня?
– Так похожи!
– Графиня бы сюда не пришла, – с улыбкой парировала Варвара Сергеевна и вслед за Дядей оглянулась на ребят.
Колян оторвался от телефона и, прежде чем прошмыгнуть в бытовку, кинул окурок в железную банку с таким сосредоточенным видом, будто жирную точку поставил, а Михалыч, не спуская с беседовавших внимательного взгляда, словно пытался уловить в дуновенье ветерка каждое сказанное между ними слово.
Самоварова помнила, о чем писала в дневнике Алина: ребята, которых нанимал Ливреев, были не только из одной деревни, они приходились друг другу кто – кумом, кто – братом, кто – сватом.
Придерживаясь этого нехитрого принципа, прораб мог без больших затруднений набирать бригады и контролировать их работу. Атмосфера в коллективе, выбор авторитетного бригадира, миграционки и даже дни рождения с возможными расслабонами – все, по его мнению, было у него под колпаком. Поэтому неудивительно, что Михалыч, будучи вожаком в этой маленькой стае, не мог оставить своего нервного свояка на растерзание чужой женщине.
– Почему вы решили ей помогать? – продолжила Самоварова.
– Я в Бога верю, – просто ответил Дядя.
– А Алина Евгеньевна? – Варвара Сергеевна чуть было не добавила «тоже из ваших?», но вовремя осеклась, чтобы не подставить Жанку, по секрету рассказавшую про его адептство в секте.
– Почем мэне знать? Хто и взаправду верить, должон допомогати тому, хто страждет. Ведь як воно происходит? – Его сутулые плечи расправились, а глаза заблестели. – Смутний сеить смуту. А уныние – пряма дорога в ад. Вы-то знаете, что такое ад? – Воодушевившись, Дядя незаметно перешел на сносный, почти без акцента, русский.
– Котлы и черти, – не подумав, брякнула Самоварова.
– Ни.
Рабочий поглядел по сторонам.
Невдалеке от них маленькая желтопузая синичка старательно выклевывала из травы червячка.
– Глядите, вот птах! Мала тварь, а душа в ней е.
Он запрокинул голову и посмотрел в небо.
Варваре Сергеевне показалось, что даже веснушки на его лице слегка задрожали то ли от страха, то ли, напротив – от неясного внутреннего блаженства.
– Ад – это больше не родиться, – изрек он треснувшим голосом.
При других обстоятельствах Варвара Сергеевна слушала и запоминала бы только относящееся к делу, не позволяя остальному проникнуть в мозг, и наблюдала бы, как этот измотанный жизнью чудик (о, со сколькими такими вот «философами» ей довелось беседовать на допросах!) сейчас кривляется перед ней, уводя разговор от простого к сложному, тем самым преследуя единственную цель – скрыть правду.
