Я шла по заснеженному городу и думала о том, что, наверное, ничего не может быть в жизни страшнее природной стихии (в том месте романа была описана лютая зима), озлобленных до самой крайней степени, голодных людей, беспросветности и отсутствия жизненных ориентиров.
Перед глазами встала сцена, где один из членов банды, тронувшийся умом Памфил, вырубает топором свою семью. Мне стало так жутко, что горло сдавил ком.
На пешеходном переходе стояли дети, школьники лет семи-восьми. Один тащил другого через проезжую часть на санках и не успел – светофор загорелся красным.
Тот мальчик, что вез санки, заметался посреди дороги со своим маленьким, напуганным, от страха привставшим и вцепившимся в ручки санок пассажиром. На их счастье, водители машин отреагировали адекватно: сигналили и раздраженно ждали, пока дети поймут, что их пропускают, и доберутся до тротуара.
И я снова стала думать о том, что ничего не может быть в жизни страшнее нелепой, случайной смерти, особенно смерти ребенка.
Мои мысли в тот период времени (да и вообще, как мне кажется, почти всегда с тех пор, как я научилась не только принимать, но и обрабатывать поступающую извне информацию) были по большей части именно такими: мрачными и тревожными, крутившими в моем воображении истории с плохим концом.
А песни в плеере, с которым я не расставалась, были минорными: о разбитой любви, о тщетности мирского, тоске и печали.
И мысли, и песни стали меняться после того, как я увидела ту картинку с полуголой красоткой на шесте.
Чужие пороки не всегда разрушительны – вот звезды на небе сошлись, и людские слабости чудесным образом изменили к лучшему мою жизнь.
Разница была в том, что пороки родителей я воспринимала мучительно, ибо они были частью меня, а пороки людей, за обслуживание которых мне платили деньги, лишь утомляли меня, причем настолько, что сил и времени на мрачные раздумья уже не оставалось.
А потом незаметно появились и светлые пятна: искрометная Жанка с ее отходчивостью и жизнелюбием, маленькие бытовые радости – обустраивая нашу съемную квартирку, мы с ней часами выбирали в «Икее» вазочки, раскрашенные в немыслимые цвета, ароматные свечи, мохнатые коврики для ванной и прихожей. Мы ржали как ненормальные, привлекая внимание и вызывая улыбки встречных мужчин, неожиданно раскошелившись, мы решили поменять хозяйские жидкие, с вылезающим скудным пухом подушки и тощие одеяла на новые – недорогие и современные.
Жизнь – это не то, что ты видишь, жизнь – это то, что ты думаешь. О чем думаешь – то и видишь.
Именно Жанка сумела умерить мою ненависть к алкоголю. Если раньше, в своих первых «взрослых» компаниях я всякий раз переступала через себя, стараясь быть как все, то моя новая подруга посвятила меня в магию этого процесса.
В наши редкие свободные вечера она умело, тоненькими лепесточками нарезала лимончик, посыпала его сахаром и молотым кофе, доставала из шкафчика хозяйские пузатые стаканы и мы, за смехом и беседой, часами потягивали дорогущий, вынесенный ею тайком из кухни клуба во фляжке, приятно обжигающий внутренности коньяк.
Болтали обо всем и ни о чем – Жанка рассказывала истории о прежней жизни клуба, мы сплетничали о руководстве, девицах и наших постоянных клиентах. Она много рассказывала о себе и своей семье, я же – почти ничего: любые мои честные воспоминания о родителях могли тут же испортить мне настроение и нарушить нашу идиллию.
А врать я не хотела.
Во внутреннем, невидимом для клиента устройстве клуба все было не так уж плохо: наше грузинское руководство – два брата, семейные, православные, шумные и эмоциональные, хоть и были чрезмерно требовательны, относились к своим сотрудникам хорошо.
Девок они не трогали… За все время моей работы в клубе случилась всего одна история, когда старший из братьев ненадолго влюбился в танцовщицу. Но семейные ценности быстро взяли верх над случайной страстью, и вскоре та девица (как говорили, получив хорошие отступные) ушла из клуба, дабы не обрекать примерного семьянина на изматывающий внутренний конфликт.
На работе мы вместе справляли дни рождения руководства, девиц, охраны, официанток и даже уборщиц.
Я стала ощущать себя частью большой, склочной и дружной семьи.
Из коллектива выбивалась только бухгалтер Галина
[1] – взгляд ее был высокомерен, жесты сдержанны, а губы нервно поджаты. Ее муж Родион отвечал за художественные постановки клуба, эдакие мини-оперетки, и уж кто-кто, а он умудрялся использовать свою должность по полной программе: к его скоротечным интрижкам с девицами все привыкли настолько, что даже сплетничать на эту тему было неинтересно.
Впрочем, и с мужем, и с женой я сталкивалась редко. Они меня не замечали, а мне до них и дела не было: оба мне не нравились, даже не знаю, с чего я сейчас о них вспомнила…
Не так давно одна из клубных девиц, с которой Жанка до сих пор созванивается, сообщила, что Родьку за воровство уволили, а Галина, такая правильная с виду, стала жить с приглашенным в оперетку танцором-кубинцем и даже родила от него ребенка, но того вскоре убили на гастролях в Питере. Какая жуть…
В мой первый год в клубе Жанка не удержалась и всем растрезвонила про мой день рождения, который я не хотела справлять.
В этот вечер я, как обычно, работала, а днем, когда была дома, в нашей с Жанкой квартирке, на мобильный позвонила мать.
Была суббота, и она была ожидаемо нетрезва.
У меня заранее были припасены торт и бутылка хорошего шампанского – я собиралась перед работой заехать домой.
Но, услышав голос матери, передумала…
Сдержанно поблагодарив ее за поздравления, я быстро нажала отбой.
На звонок тряпичного человечка я не ответила – мне невыносимо было слышать этот всегда за что-то оправдывающийся голос. И еще я не хотела, чтобы мать снова манипулировала мной через него: раз я решила, что к ним не поеду, значит, не поеду!
А вечером, глотая ком в горле, я вдруг поняла, что впервые за долгие годы чувствую себя хоть немного счастливой в свой гребаный день рождения.
Руководство вручило мне конвертик с деньгами, охрана – большую корзину цветов, повариха испекла пирог, а девки, визжа и перебивая друг друга, лезли обниматься, желая мне любви и счастья.
Жанка, незаметно отлучившись в соседний магазин, присовокупила к моей бутылке шампанского еще несколько, так что всем хватило выпить по бокалу за мое здоровье. И горький ком в горле незаметно трансформировался в слезы радости.
С тех пор я всегда справляла день рождения на работе.
А потом появился Андрей.
Андрей, Андрюша, волшебник с кисточкой в руках…
Человек, умудрившийся раскрасить новыми красками все пространство знакомого до самой последней протертости на плюшевом диване клуба.
